Ах, Барбассон! Ты хочешь запятнать бегством свою жизнь, полную упорной борьбы, мужества, энергии и самых опасных предприятий! К счастью, судьба в память о твоих прежних заслугах решила иначе, и в минуту опасности в тебе снова проснулось сознание долга.
Как только Сердар узнал тайну перевоплощения Кишнайи и его смелые маневры, он тотчас же послал факира в Нухурмур, чтобы предупредить Барбассона и Нана о возможности прибытия к ним предателя. Но по роковой случайности, весьма обычной для Индии, посла укусила ядовитая змея; он умер, и труп его спустя несколько минут сделался добычей шакалов. В Нухурмуре поэтому ничего не знали о том, что случилось в Биджапуре, когда в один прекрасный вечер явился Кишнайя с депутацией от общества Духов Вод; все были в масках, согласно уставу Совета Семи, и, в довершение несчастья, Арджуна, которого Сердар не мог ни о чем известить, занимая его место, признал их за членов Совета.
Кишнайя к тому же привез брахматме, Нана-Сахибу и Барбассону вести о Сердаре. Он настолько хорошо был осведомлен обо всем, что ему не составило труда сыграть свою роль и обмануть принца и его свиту. Поэтому решено было на следующий же день присоединиться к Сердару. Вечером, перед тем как ложиться спать, тхуг отправил посла к сэру Джону Лоуренсу.
В этом послании, полном уверенности в успехе, был намек на Барбассона, потому что провансалец почти весь день не спускал пытливого взгляда с главаря тхугов.
По мнению тхуга, все шло к лучшему, но он все же постарался внушить некоторые опасения сэру Лоуренсу с целью придать себе больше веса в глазах вице-короля. Барбассон, однако, не без причины смотрел на тхуга с таким упорством. Провансалец не говорил на телингском наречии Малабарского берега, которым преимущественно пользовался Кишнайя. Как все люди, не знающие какого-нибудь языка, он легко удерживал в памяти только те звуки, сочетания которых больше всего поражали его ухо. Слушая, как Кишнайя говорил о Сердаре, Барбассон обратил внимание на произношение им этого имени. Предводитель тхугов обладал совсем другой интонацией, которая не походила на интонацию живущих в Нухурмуре, что особенно было заметно при произношении имени Сердара. И чем больше вслушивался провансалец, тем больше ему казалось, что он уже не в первый раз слышит эту характерную интонацию.
Барбассон отличался прекрасной памятью, хотя это не помешало ему сказать: «Будь жив бедный Барнет, он сообщил бы мне кое-что на этот счет».
Напрасно ломал он себе голову над тем, где он слышал этот голос, — память отказывалась служить ему. Но он не отчаивался, ибо чем больше думал, тем больше приходил к убеждению, что с этим связано что-то весьма важное.
День прошел в этих размышлениях, и его бесплодные старания не увенчались успехом; он не мог свободно заняться этим, так как вынужден был ежеминутно отвечать на просьбы своих товарищей и вопросы вновь прибывших. Ночь, дав ему возможность удалиться, должна была облегчить и его изыскания. Он занимал прежнее помещение Сердара — место, которое он занял в качестве старшего коменданта крепости. Удалившись на покой, Барбассон тотчас же занялся приведением в порядок своих мыслей.
— Ну-с, — сказал он, — будем рассуждать логично, как всегда делал бедный Барнет, ибо Барнет был олицетворением логики. Я поражен знакомым произношением этого замаскированного члена общества Духов Вод и нахожу, что уже слышал его. Это важно лишь в том случае, если я могу приписать знакомые интонации одному и тому же лицу; если же это сходство в тоне и разговоре принадлежит двум разным лицам, то я напрасно ломаю себе голову. Но если, как я имею основание думать, это одно и то же лицо, которое я уже слышал, то таинственный субъект начинает казаться мне подозрительным. Я не могу его узнать под маской, зато он может прекрасно видеть, кто мы, и если он не напоминает мне, при каких обстоятельствах мы с ним виделись, значит, он имеет важные причины скрывать свою личность. Исходя из этого, я должен узнать, где я видел это лицо вместе со своим другом. Прибегнем же к исключению неизвестных из нескольких уравнений.
Барбассон исключил все места, где они не бывали вместе с Барнетом, все приключения, в которых янки не участвовал с ним, и в результате убедился, что он не встречал это таинственное лицо ни на Цейлоне, ни в Нухурмуре; затем он мало-помалу до того сузил поле своих догадок, что ему ничего больше не оставалось, как перейти к анализу той ужасной ночной экспедиции в лагерь тхугов, где Барнет умер. Вместе с тем он вспомнил, что в ту самую ночь, когда он был пленником в подземелье храма, он узнал о западне, которую тхуги устроили Сердару.