— Ты удивляешь меня.
— Все было так, как я говорю… Хочешь, в доказательство расскажу тебе одну историю?
— Хорошо… Это очень интересует меня, а ты так хорошо рассказываешь.
— Это еще больше тебе понравится.
— Я уверен.
— Представь себе, — начал Барбассон, привязывая удочку, чтобы ничто не мешало его движениям, — один из самых ожесточенных врагов его попал ему в руки; негодяй считал себя погибшим и дрожал всем телом; убить человека в таком состоянии было не в характере Барнета; сердце у него было нежное. «Попади я к тебе в руки, — сказал он пленнику, — ты резал бы меня на мелкие кусочки и заставил бы страдать два-три дня, а я тебя прощаю».
— Какое величие души!
— Дослушай конца! Тот не верил ушам. «Помиримся и будем друзьями, — продолжал Барнет, — и чтобы скрепить этот разговор, пойдем позавтракаем вместе». За завтраком царило самое сердечная веселье; негодяй, считавший себя спасенным, обнимал колени своего великодушного врага. Барнет, одним словом, обращался с ним так хорошо, что тот сказал, будто лучше этого дня у него не было еще в жизни. За десертом и после кофе, — о, Барнет умел угощать, — оба отправились покататься в лодке; во время катанья Барнет, объясняя своему новому другу, каким образом моряки обращаются с парусами и как перевязывают их, взял веревку из кармана и соединил обе руки друга вот так…
Барбассон взял небрежно руки Кишнайя и положил их одна на другую, как бы демонстрируя свои слова.
— Он обвязал их веревкой, — продолжал он свой рассказ, — и сделал узел, называемый «мертвой петлей», потому что его нельзя развязать.
И провансалец проделал эту операцию над руками тхуга, который доверчиво подставил их ему.
— Попробуй сам, легко ли его развязать.
— Твоя правда, — сказал Кишнайя после тщетных усилий освободить руки. — Трудно придумать более надежный узел. Ты научишь потом меня?
— Разумеется. Слушай конец. Лодка остановилась у берега под деревом, почти как здесь; Барнет взял веревку с мертвой петлей, которая висела на дереве, и накинул на шею новому другу…
Барбассон взял спрятанную среди листьев веревку, кончавшуюся мертвой петлей, и накинул ее на шею тхуга.
— Что ты делаешь, — сказал Кишнайя, начинавший путаться, — мне не нужно этого показывать, я пойму и без того.
— Подожди конца, — продолжал невозмутимо Барбассон.
— Сними сначала эту петлю, она может задушить меня при малейшем движении.
— Не двигайся с места и ты ничем не рискуешь; дай мне кончить рассказ… Как только Барнет накинул петлю, как я тебя показал, он оттолкнул лодку от берега, и враг его, само собой разумеется, повис, не подозревая близкого конца. И неужели, по-твоему, Барнет поступил бы человечнее, если бы заставил страдать своего пленника, подвергая его пыткам или принуждая смотреть, как он будет приготовлять все для повешения?
— Поведение его, конечно, удивительное, — отвечал Кишнайя, который все еще не хотел понять, в чем дело. — Но развяжи меня, ведь твой рассказ окончен.
Вместо ответа Барбассон откинулся на планшир шлюпки и разразился безудержно веселым смехом. Тхуг все еще смотрел на это, как на шутку, но тем не менее побледнел и боялся двинуться с места.
— Полно, — сказал он, — шутка забавная, но она слишком долго длится; развяжи меня. Пора домой, мы достаточно наловили рыбы.
— Этой рыбы ты не отведаешь, Кишнайя, душитель, разбойник, убийца Барнета! — крикнул Барбассон.
Услышав свое имя, Кишнайя вскрикнул от ужаса. Он понял, что погиб. Но финал разговора был столь неожидан, что он употребил все силы, чтобы не упасть. Неужели у него была еще надежда смягчить Барбассона? Последний не дал ему времени просить себя.
— Счастливого пути, Кишнайя, проклятый душитель женщин и детей, шпион англичан, подлый убийца. Счастливого пути! Убирайся к черту!
При этих словах лицо тхуга приняло выражение невероятного ужаса. Какие страдания вынес он в течение нескольких секунд, когда понял допущенную им неосторожность!
Барбассон положил конец этой пытке, оттолкнул шлюпку от берега… Тело тхуга повисло над водой.
— Эта смерть слишком легка для такого негодяя, — сказал провансалец, бросив последний взгляд на подергиваемое судорогами тело своей жертвы, — правосудие людей удовлетворено, да будет правосудие Бога милостивее к нему!
Ночью в долине внутри Нухурмура раздавались страшные человеческие крики, смешанные с ревом диких зверей… Это кричали шесть товарищей Кишнайя, которых по приказанию Нана-Сахиба отдали на съедение Нере и Сите, пантерам заклинателя Рамы-Модели.