Люс, понемногу пришедший в себя, понял, что он должен без дальнейших околичностей ответить на вопрос старого судьи, так как он сам вызвал его, утверждая, что собрал важные доказательства, которые могли бы навести его на след преступника… Но что сказать? Он не видел выхода из создавшегося положения! Говорить о бриллианте было невозможно, так как это значило бы явно обвинять тестя де Вержена в убийстве Фроле, не имея других доказательств. Бесполезно было бы и утверждать, что запонка была им найдена около трупа начальника полиции безопасности и выскользнула из бумажника в тот момент, когда он собирался передать ее префекту, — ведь все видели, что бриллиант, потерянный в гостиной, был найден на глазах у всех дочерью де Вержена, и показания Люса могли бы обратиться против него же. А затем, как заставить поверить, что советник Кассационного суда мог быть виновен в подобном преступлении? Допустив даже, что было бы доказано, будто бриллиант действительно найден в кабинете Фроле, можно ли было вывести из этого доказательство виновности владельца этой находки, особенно если иметь в виду его общественное положение? Тесть де Вержена теряет в здании префектуры запонку, весьма ценную, и ясно, что он не может указать точного места, где он ее потерял; заметил он это в гостиной, но сам факт потери мог произойти в коридорах, на лестнице, так же как и в частной квартире префекта. Далее, разве не могло случиться, что Фроле нашел этот бриллиант, проходя в свой кабинет распорядиться формированием ночной смены, и не имел уже времени осведомиться о владельце этого драгоценного камня вплоть до события, жертвой которого он стал?
В самом деле, невозможно, чтобы такое важное обвинение, как обвинение в убийстве, основывалось на таких данных!
Не переставая все-таки подозревать, что де Марсэ играл некоторую роль в таинственном убийстве начальника полиции, Люс, под влиянием сильного впечатления, произведенного на него сценой с бриллиантом, стал более критически относиться к фактам и понял опасность своего положения, если только по одному подозрению, формально ничем не подтвержденному, он вступит в борьбу с де Марсэ на глазах у префекта полиции, его зятя. Советнику Кассационного суда можно было бы предъявить обвинение, лишь имея на руках солидные доказательства, и хотя полицейское чутье Люса говорило, что он их найдет, если они существуют, но в данный момент этих доказательств у него не было. Ясно, что бриллиант де Марсэ не перенесся сам в кабинет несчастного Фроле; кроме того, расспрашивая часовых, Люс убедился, что начальник полиции был уже более получаса в префектуре, когда де Марсэ вошел туда через главный подъезд; это обстоятельство вовсе исключало высказанное ранее предположение, что Фроле мог найти бриллиант. Но все это хотя и было достаточным, чтобы служить основанием для дальнейшего следствия, которое собирался производить Люс, разлетелось бы, как дым, если бы пришлось составлять настоящий обвинительный акт, основываясь на таких ничтожных данных.
Положение было довольно странное; не обменявшись ни одним словом, указывающим на их настоящие чувства, о которых никто из присутствующих не подозревал, эти два человека стали заклятыми врагами: ненависть их основывалась на старых воспоминаниях, тайну которых никто не знал, так же, как и о подозрениях по делу Фроле, которые — это инстинктивно чувствовал один лишь де Марсэ — зарождаются в голове Люса; отсюда понятно желание советника заставить помощника начальника полиции высказаться, чтобы узнать, в чем состояли доказательства, на которые намекнул Люс, тогда как, со своей стороны, помощник решил молчать о преступлении, совершенном в префектуре, в отместку де Марсэ за его упорное нежелание вспоминать старые отношения.
Де Марсэ настоящего не боялся; однако расследование, ведущееся таким ловким полицейским, как Люс, могло обнаружить в прошлом советника темные стороны, чего он так страшился. Он хотел прежде всего знать, намерен ли Люс затеять с ним серьезную борьбу? Во время разговора после сцены с бриллиантом он не нашел подходящего случая заставить помощника рассказать о тех важных указаниях на след убийцы, о которых тот говорил.
Вопрос Люсу был поставлен так ловко, что его поддержал и де Вержен, и помощник почувствовал, что тут кроется западня, так как невозможно не дать префекту требуемых пояснений. Но он решил использовать их с наибольшей выгодой для себя. Бросив на своего противника взгляд, означающий: «Я ровно ничего не скажу, и вы ничего не узнаете», — он с полнейшим хладнокровием ответил: