Она сжимает один за другим свои сосцы Все они пусты, но от отчаянного усилия разрывается ее пелена Она подхватывает ее снизу, как полу платья, бросает туда животных, цветы - затем исчезает во тьме.
А вдали голоса бормочут, ропщут, воют, ревут и мычат. Ночная мгла еще больше сгустилась от испарений. Падают капли теплого дождя.
Антоний. Как хорошо! запах пальм, трепетание зеленой листвы, прозрачность ручьев! Как хотел бы я лечь ничком на землю, чтобы чувствовать ее у своего сердца; и тогда моя жизнь окунулась бы вновь в ее вечную юность!
Он слышит шум кастаньет и кимвалов, - и в кругу деревенской толпы мужчины в белых туниках с красной каймой ведут осла в богатой сбруе, с убранным лентами хвостом и с накрашенными копытами.
Ящик, покрытый желтым холщовым чехлом, покачивается у него на спине между двух корзин; одна служит для приношений; в ней: яйца, виноград, груши и сыр, птица, мелкие деньги; другая же полна роз, и ведущие осла обрывают их на ходу, посыпая лепестками дорогу перед ним.
У них - серьги в ушах, длинные плащи, волосы заплетены в косы, щеки нарумянены; венки из слив скреплены на лбу медальоном с фигуркой; кинжалы заткнуты у них за пояс, и они потрясают бичами с эбеновой рукояткой о трех ремнях, с вдавленными в них, косточками.
Замыкающие процессию ставят на землю прямую, как свечу, высокую сосну, с горящей верхушкой, а нижние ветви ее прикрывают барашка.
Осел останавливается. Стаскивают чехол. Под ним - вторая покрышка из черного войлока. Тогда один из мужчин в белой тунике пускается в пляс, потрясая кроталами; другой, стоя на коленях перед ящиком, бьет в бубен, и Старейший из процессии начинает:
Вот Благая Богиня, жительница горы Иды, прародительница Сирии! Приблизьтесь, добрые люди!
Она дарует радость, исцеляет больных, посылает наследства и удовлетворяет влюбленных.
Мы возим ее по полям в погоду и в ненастье.
Часто мы спим под открытым небом, и не каждый день у нас сытный стол. В лесах водятся разбойники. Звери выбегают из берлог. Скользкие дороги ведут по краям пропастей. Вот она! вот она!
Он и снимают покрышку: под ней виден ящик, выложенный камешками.
Превыше кедров, она царит в голубом эфире. Шире ветра, она объемлет мир. Она дышит ноздрями тигров; голос ее грохочет в вулканах, гнев ее - буря; бледность ее лица побелила луну. От нее зреет жатва, набухает кора, растет борода. Подайте ей что-нибудь, ибо она ненавидит скупцов!
Ящик приоткрывается - и под синим шелковым балдахином виднеется маленькое изображение Кибелы - сверкающей блестящими, в венце из башен; она сидит в колеснице из красного камня, везомой двумя львами с поднятой лапой Толпа толкается, стремясь взглянуть.
Архигалл продолжает:
Она любит звучание тимпанов, топанье ног, завыванье волков, гулкие горы и глубокие ущелья, цвет миндаля, гранаты и зеленые фиги, вихрь пляски, рокот флейт, сладкий сок, соленую слезу, кровь! Тебе! тебе, мать гор!
Они бичуют себя плетьми, и удары отдаются у них в груди; кожа бубнов чуть не лопается. Они хватаются за ножи, кромсают себе руки Она печальна; будем и мы печальны! В угоду ей надо страдать! Тем снимутся с вас грехи. Кровь омывает все; разбрасывайте ее капли как цветы! Она требует крови другого - чистого!
Архигалл заносит нож над ягненком.
Антоний в ужасе:
Не закалывайте агнца!
Брызжет багряная струя.
Жрец кропит ею толпу, и все, - включая Антония и Илариона, - стоят вокруг горящего дерева и наблюдают в молчании последние трепетания жертвы.
Из среды жрецов выступает Женщина, - точное подобие изображения, заключенного в ящике.
Она останавливается, увидав юношу во фригийской шапке.
Его бедра обтянуты узкими панталонами, с отверстиями в виде правильных ромбов, завязанными цветными бантами Он томно облокотился на одну из ветвей дерева, держа в руке флейту.
Кибела, обнимая его обеими руками.
Чтобы вновь встретиться с тобой, я обошла все страны - и голод опустошал поля. Ты обманул меня! Нужды нет, я люблю тебя! Согрей мне тело! соединимся!
Тис Весна уже не вернется, о вечная Мать! При всей моей любви для меня невозможно проникнуть в твою сущность. Я хотел бы облечься в цветную одежду, как у тебя. Я завидую твоим грудям, полным молока, длине твоих волос, твоему обширному лону, откуда исходят твари. Отчего я - не ты! Отчего я - не женщина! - Нет, никогда! уйди! Мой пол ужасает меня!
Острым камнем он оскопляет себя, затем в исступлении принимается бегать, держа в вытянутой кверху руке свой отрезанный член.
Жрецы подражают богу, верные - жрецам. Мужчины и женщины обмениваются одеждами, обнимаются, - и этот вихрь окровавленных тел удаляется, а несмолкающие голоса кричат все пронзительнее, как те, что слышатся на похоронах.
Вверху большого катафалка, обтянутого пурпуром, стоит ложе черного дерева, окруженное факелами и филигранными серебряными корзинами, в которых зеленеет латук, мальвы и укроп. По ступеням сверху донизу сидят женщины, одетые в черное, с распущенными поясами, босые, меланхолически держа в руках большие букеты цветов.
На земле, по углам помоста, медленно курятся алебастровые урны, наполненные миррой.
На ложе виден труп мужчины. Кровь течет из его бедра. Рука его свесилась, и собака с воем лижет его ногти.
Слишком тесный ряд факелов мешает разглядеть его лицо, и Антоний охвачен тоской: он боится узнать лежащего.
Рыдания женщин прерываются, и после некоторого молчания Все зараз начинают голосить:
Прекрасный! прекрасный! как он прекрасен! Довольно ты спал, подыми голову! Восстань!
Вдохни наших цветов! это нарциссы и анемоны, сорванные в твоих садах в угоду тебе. Очнись, ты пугаешь нас!
Говори же! Что тебе нужно? Хочешь вина? хочешь спать в наших постелях? хочешь медовых хлебцев в виде маленьких птичек?
Прильнем к его бедрам, облобызаем его грудь! Вот! вот! чувствуешь ты, как наши пальцы в перстнях бегают по твоему телу, и наши губы ищут твоих уст, и наши волосы отирают твои ноги, бог в мертвом сне, глухой к нашим мольбам!
Они испускают крики, раздирая себе лица ногтями, затем замолкают, - и все время слышен вой собаки.
Увы! увы! Черная кровь течет по его белоснежному телу! Уже колени его кривятся, бока проваливаются. Цветы его лица омочили пурпур. Он умер! Восплачем! Возрыдаем!
Они подходят, одна за другой, сложить меж факелов свои длинные косы, похожие издали на черных или золотистых змей, и катафалк тихо опускается до уровня пещеры, темной гробницы, зияющей позади.
Тогда Женщина склоняется над трупом.
Волосы, которые она не обрезала, окутывают ее с головы до пят. Она проливает столько слез, что ее скорбь не может быть такова, как у других, но превыше всякой человеческой скорби и беспредельна.
Антоний думает с матери Иисуса.
Она говорит:
Ты ускользнул с Востока, - и ты взял меня в свои объятия, всю трепещущую от росы, о солнечный бог! Голуби порхали в лазури твоей мантии, наши поцелуи рождали ветерки в листве, и я отдавалась твоей любви, испытывая удовольствие от своей слабости.
Увы! увы! Зачем пошел ты рыскать по горам? В осеннее равноденствие вепрь ранил тебя!
Ты умер - и источники плачут, деревья никнут, зимний ветер свистит в оголенных кустах.
Мои очи готовы уже сомкнуться, ибо мрак покрывает тебя. Ныне ты обитаешь по другую сторону света, подле моей более могущественной соперницы О Персефона! все, что прекрасно, нисходит к тебе и не возвращается!
Покуда она говорила, ее подруги подняли мертвеца, чтобы опустить его в гробницу.
Он остается у них в руках. То был всего только восковой труп.
Антоний испытывает облегчение.
Все расплывается, и вновь появляются хижина, скалы, крест.
Однако по другую сторону Нила он различает женщину, стоящую среди пустыни.
Она держит в руке конец длинного черного покрывала, скрывающего ее лицо, а на левой ее руке покоится младенец, которого она кормит грудью. Возле нее на песке сидит на корточках большая обезьяна.
Женщина поднимает голову к небу, - и, несмотря на расстояние, слышится ее голос.