- «О ней»? - словно пробуждаясь, переспрашивала г-жа Обен. - Ах да!.. Да!.. Вы ее не забываете!
Г-жа Обен намекала на то, что ей было строго-настрого запрещено посещать кладбище.
Фелисите ходила туда ежедневно.
Ровно в четыре часа она выходила из дому, шла по улице, поднималась на холм, отворяла калитку и направлялась к могиле Виргинии. Над могильной плитой возвышалась колонка из розового мрамора, цепи вокруг плиты ограждали цветник. Под цветами не видно было клумбочек. Фелисите поливала цветы, насыпала свежего песку; чтобы удобнее было разрыхлять землю, она становилась на колени. Когда г-же Обен наконец позволили пойти на кладбище, ей там стало легче, для нее это было отрадой.
А потом потянулись годы, ничем не отличавшиеся один от другого; событиями являлись большие праздники: Пасха, Успение, День всех святых. Запоминались даты происшествий в доме. В 1825 году два маляра покрасили прихожую; в 1827 году часть крыши обвалилась и чуть-чуть не раздавила кого-то во дворе. Летом 1828 года барыня раздавала благословенный хлеб. Буре успел за это время таинственно исчезнуть, старые знакомые - Гюйо, Льебар, г-жа Лешантуа, Робелен, дядюшка Греманвиль, давно уже разбитый параличом, - один за другим уходили из жизни.
Однажды ночью кондуктор мальпоста привез в Пон-л’Эвек известие об Июльской революции. Несколько дней спустя был назначен новый супрефект - барон де Ларсоньер, который прежде был консулом в Америке; его семья состояла из жены, свояченицы и трех ее дочерей, уже не слишком юных. Девиц часто видели в саду; на них были легкие блузы; они держали у себя в доме негра и попугая. Они нанесли визит г-же Обен - г-жа Обен поспешила отдать его. Как только они появлялись вдали, Фелисите бежала предупредить г-жу Обен. Но вывести ее из оцепенения могло только одно: письма сына.
Он ровно ничего не делал и не выходил из кабаков. Она платила за него долги, он делал новые; вздохи г-жи Обен, вязавшей у окна, долетали до Фелисите, которая сидела в кухне за прялкой.
Гуляя по винограднику, г-жа Обен и Фелисите все говорили о Виргинии, спрашивали друг друга, что бы ей понравилось, что бы она сказала в том или ином случае.
Все ее вещички помещались в стенном шкафу в комнате с двумя кроватками. Г-жа Обен старалась заглядывать туда как можно реже. В один из летних дней она решилась - из шкафа вылетела моль.
Платья Виргинии висели под полкой, где находились три куклы, серсо, посуда и тазик. Г-жа Обен и Фелисите вынули юбки, чулки, платки и, прежде чем привести их в порядок, разложили на кроватках. При ярком свете солнца на них отчетливо выступали пятна, выделялись складки, образовавшиеся от тех положений, какие особенно часто принимала Виргиния, и вид у вещей был грустный. Комнату заливал теплый голубой свет, трещал дрозд, все словно наслаждалось полным покоем. Г-жа Обен и Фелисите нашли пушистую плюшевую шапочку коричневого цвета; вся она была изъедена молью. Фелисите спросила, не отдаст ли ей барыня эту шапочку. Они посмотрели друг на друга, и глаза их наполнились слезами; хозяйка протянула руки - служанка бросилась в ее объятия; они крепко обнялись, их горе излилось в поцелуе, и поцелуй уравнял их.
Это произошло впервые - г-жа Обен отличалась сдержанностью. Фелисите была так признательна барыне, словно та облагодетельствовала ее. С этой минуты она начала боготворить свою барыню, она была по-собачьи предана ей. Ее сердце еще шире раскрылось для добра.
Заслышав на улице барабанный бой выступавшего в поход полка, она выходила с кувшином сидра за порог и поила солдат. Она ухаживала за больными холерой. Она заботилась о поляках; один из них даже объявил, что хочет на ней жениться. Но они поссорились: как-то утром, вернувшись от Angelus’a, она обнаружила, что он забрался на кухню и преспокойно ест винегрет, им же самим и приготовленный.
Поляков сменил Папаша Кольмиш - старик, о котором ходили слухи, что он участвовал в зверствах 93-го года. Он жил на берегу реки, в развалившемся свином хлеву. Мальчишки подглядывали за ним в щели и бросали в него камни - камни падали на убогую его постель, где он лежал, сотрясаясь от кашля; у него были длинные волосы, всегда воспаленные веки и огромная, больше его головы, опухоль на руке. Фелисите раздобыла ему белья, вычистила его конуру; она мечтала поместить его в пекарне - так, чтобы он не мешал барыне. Когда у него обнаружился рак, она каждый день мыла его, иногда приносила ему лепешек, укладывала его на охапке соломы на солнце; несчастный старик, брызгая слюной и весь дрожа, слабым голосом благодарил ее; он боялся потерять ее и, видя, что она уходит, протягивал к ней руки. Когда он умер, она заказала заупокойную мессу.
В этот день на ее долю выпало счастье: во время обеда явился негр г-жи де Ларсоньер; он принес клетку с попугаем; клетка была с жердочкой, цепочкой и висячим замочком. В письме баронесса извещала г-жу Обен, что ее муж назначен префектом и вечером они уезжают; баронесса просила ее взять себе эту птицу на память и в знак ее уважения к ней.
Попугай давно уже занимал воображение Фелисите: ведь его привезли из Америки, а это слово напоминало ей Виктора, и она спрашивала о попугае у негра. Как-то она даже сказала:
- Вот бы обрадовалась барыня, если б у нее была такая птица!
Негр передал эти слова своей хозяйке; хозяйка не могла взять попугая с собой, и таким образом она от него избавилась.
IV
Его звали Лулу. У него было зеленое тельце, розовые кончики крыльев, голубой лобик и золотистая шейка.
У него была скверная привычка кусать жердочку; он вырывал у себя перья, разбрасывал помет, разбрызгивал воду из корытца; г-же Обен он надоел, и она отдала его Фелисите.
Фелисите принялась учить его, и вскоре он уже кричал: «Милый мальчик! Ваш слуга, сударь! Здравствуйте, Мари!» Его поместили у дверей; многие удивлялись, что он не откликается на имя Жако, - ведь всех попугаев зовут Жако. Его называли индюком, бревном - все эти прозвища были для Фелисите что нож в сердце. Из какого-то странного упрямства Лулу всегда молчал, когда на него глядели.
В то же время он любил общество; по воскресеньям, когда «эти самые» барышни Рошфей, г-н де Гупвиль и новые завсегдатаи - аптекарь Онфруа, г-н Варен и капитан Матье - играли в карты, он бил крыльями по стеклам и так бесновался и неистовствовал, что люди переставали слышать друг друга.
Наружность Буре явно казалась ему очень смешной. При виде его он начинал хохотать, хохотать без удержу. Взрывы его смеха раскатывались по двору, их подхватывало эхо, соседи бросались к окнам и тоже хохотали; чтобы попугай не видел его, г-н Буре крался вдоль стены, прикрывая лицо шляпой, пробирался к реке и входил через садовую калитку; на птицу он поглядывал не слишком ласково.
Лулу получил щелчок от мальчишки из мясной лавки за то, что сунул голову в его корзину; с тех пор он всякий раз старался ущипнуть его сквозь рубашку. Фабю грозился свернуть ему шею, хотя он не был жесток, несмотря на татуировку на руках и густые бакенбарды. Напротив, попугай ему скорее нравился, и он даже хотел, потехи ради, научить его ругаться. Фелисите это намерение привело в ужас, и она поместила попугая на кухне. Цепочка была с него снята, и он свободно разгуливал по дому.
Спускаясь по лестнице, он опирался своим кривым клювом на края ступенек, поднимал сначала правую лапку, потом левую, - Фелисите боялась, как бы от такой гимнастики у него не закружилась голова. Потом он вдруг заболел, не мог ни есть, ни говорить. Оказалось, что под языком у него нарост, как это иногда бывает у кур. Фелисите сковырнула опухоль, и он выздоровел. Однажды г-н Пупар нечаянно пустил ему в клюв клуб дыма; в другой раз г-жа Лормо раздразнила его кончиком зонта, и он вцепился в ручку; в конце концов он пропал.