- Примите слабительное! - сказал доктор и, дав ему шлепка, как мальчишке, проворчал:
- Слишком чувствительные нервы, слишком артистическая натура!
Такая фамильярность понравилась Пекюше. Он успокоился и спросил Бувара, как только они остались одни:
- Ты думаешь, у меня нет ничего серьёзного?
- Конечно, ничего.
Они сделали выводы из разговоров гостей. Для каждого нравственная ценность искусства заключается в том, что соответствует его интересам. Литературу никто в сущности не любит.
Затем они перелистали печатные брошюры графа. Они требовали всеобщего избирательного права.
- Сдаётся мне, - сказал Пекюше, - что скоро у нас начнется заваруха!
Ему теперь - может быть, из-за желтухи - всё представлялось в чёрном свете.
6
Утром 25 февраля 1848 года в Шавиньоле стало известно со слов одного приезжего из Фалеза, что в Париже строят баррикады, а на следующий день на стене мэрии вывесили плакат о провозглашении Республики.
Это великое событие привело жителей Шавиньоля в смятение.
Но когда пришло известие, что кассационный суд, апелляционный суд, счётная палата, коммерческий суд, нотариальные учреждения, сословие адвокатов, государственный совет, генералитет и сам господин де ла Рошжаклен признали временное правительство, все вздохнули с облегчением; прослышав, что в Париже сажают деревья свободы, муниципальный совет решил, что Шавиньоль должен последовать примеру столицы.
Бувар радовался победе народа и в порыве патриотизма пожертвовал одно дерево. Пекюше тоже был доволен - падение королевской власти подтверждало его давнишние предсказания.
Горжю, усердный их помощник, выкопал один из тополей, обрамлявших луг за бугром, и приволок его в указанное место, на пустырь Па де ла Вак у въезда в посёлок.
Все трое пришли на церемонию задолго до назначенного часа.
Вот затрещал барабан и показалось торжественное шествие: впереди серебряный крест, за ним двое певчих со светильниками, священник в ризе и епитрахили; его сопровождали четыре мальчика из хора, пятый нёс ведро со святой водой, позади шёл пономарь.
Аббат взошёл на край ямы, куда посадили тополь, украшенный трёхцветными лентами. Напротив стоял мэр с двумя помощниками - Бельжамбом и Мареско, дальше почётные граждане - граф де Фаверж, Вокорбей и Кулон, мировой судья, старикашка с сонным лицом; Герто надел полицейскую фуражку, а новый школьный учитель, Александр Пти, - свой праздничный наряд: поношенный зелёный сюртук. Пожарные выстроились в ряд, - сабли наголо, - под командой Жирбаля, а против них блестели на солнце старые кивера с белыми бляхами времён Лафайета; не больше пяти-шести, ибо национальная гвардия Шавиньоля сильно поредела. Позади толпились крестьяне с жёнами, рабочие с соседних фабрик, мальчишки; Плакван, сельский стражник, мужчина пяти футов и восьми дюймов ростом, сдерживал их напор, бросая грозные взгляды и прохаживаясь перед ними со скрещенными руками.
Кюре произнёс краткое слово, какое полагалось произносить священникам в подобных обстоятельствах.
Заклеймив королей, он восславил республику. Не именуют ли её республикой науки, республикой христианской? Что может быть безгрешнее первой и прекраснее второй? Иисус Христос оставил нам великую заповедь: древо народа - это древо креста. Дабы приносить плоды, религия нуждается в милосердии, и священник, во имя милосердия, заклинал свою паству соблюдать порядок и мирно разойтись по домам.
После этого он окропил дерево святой водою и призвал на него благословение божие.
- Да растёт оно и расцветает, да напоминает нам о дне освобождения от рабства, да крепнет наше братство под благодатной сенью его ветвей. Аминь!
Множество голосов подхватили «аминь», раздался барабанный бой, и клир с пением Te Deum направился обратно к церкви.
Церемония эта произвела превосходное впечатление. Простой народ увидел в ней счастливое предзнаменование, патриоты оценили оказанную им честь - уважение к их верованиям.
Бувар и Пекюше считали, что следовало поблагодарить их за подарок, хотя бы упомянуть об этом, и они поделились своей обидой с графом и доктором.
Им ответили, что это пустяки, мелочи, не имеющие значения. Вокорбей был в восторге от революции, де Фаверж тоже. Он ненавидел Орлеанов. Пусть убираются навсегда, скатертью дорога! Отныне главное - народ, всё для народа! В сопровождении своего управляющего Гюреля граф пошёл догонять священника.
Фуро, недовольный церемонией, мрачно шагал, понурив голову, между нотариусом и трактирщиком; он опасался беспорядков и невольно оглядывался на стражника с капитаном, которые дружно бранили нерадивость Жирбаля и дурную выправку его команды.
Толпа рабочих прошла по дороге, распевая Марсельезу. Среди них, размахивая палкой, маршировал Горжю. Учитель Пти с горящими глазами шёл следом.
- Не нравится мне это! - сказал Мареско. - Орут во всю глотку, беснуются.
- Боже мой, что за беда? - возразил Кулон. - Пускай молодёжь веселится.
Фуро вздохнул:
- Хорошо веселье! Доведёт оно их до гильотины.
Ему мерещились восстания, казни, всякие ужасы.
Волнения Парижа нашли живой отклик в Шавиньоле. Жители стали подписываться на газеты. По утрам на почте толпился народ, служащая не справлялась с делом; хорошо, что ей иногда помогал капитан. Многие подолгу задерживались на площади, обсуждая последние новости.
Первый яростный спор разгорелся из-за Польши.
Герто и Бувар требовали её освобождения.
Де Фаверж держался другого мнения.
- По какому праву мы туда сунемся? Это восстановит против нас всю Европу. Надо быть осторожнее.
Все его поддержали, и двум защитникам Польши пришлось прикусить языки.
В другой раз Вокорбей стал восхвалять циркуляры Ледрю-Роллена.
Фуро пристыдил его, сославшись на 45 сантимов.
- Зато правительство уничтожило рабство, - возразил Пекюше.
- Какое мне дело до рабства?
- А отмена смертной казни в политических процессах?
- К чертям! - воскликнул Фуро. - Теперь готовы отменить всё что угодно. Кто знает, к чему это приведёт? Арендаторы и те уже начали чего-то требовать.
- Тем лучше! - сказал Пекюше. - У земельных собственников слишком много привилегий. Те, кто владеет недвижимостью...
Прервав его, Фуро и Мареско завопили, что он коммунист.
- Я? Коммунист?!
Все заговорили разом. Когда Пекюше предложил основать клуб, Фуро дерзко объявил, что никогда не допустит клубов в Шавиньоле.
Затем Горжю, которого прочили в инструкторы, потребовал выдать ружья для национальной гвардии.
Ружья имелись только у пожарных. Жирбаль не хотел их отдавать, а Фуро не позаботился достать других.
Горжю посмотрел на него в упор.
- Между прочим, многие считают, что я умею стрелять.
Вдобавок ко всему прочему он ещё занимался браконьерством; частенько и трактирщик и сам мэр покупали у него зайца или кролика.
- Ну, ладно, берите, - махнул рукой Фуро.
В тот же вечер начались военные учения.
Это происходило на лужайке, перед церковью. Горжю, подпоясанный шарфом, в синей рабочей блузе, лихо проделывал ружейные приёмы, выкрикивая слова команды грубым голосом:
- Подтяни брюхо!
Бувар, едва дыша, втягивал живот и выпячивал зад.
- Нечего загибаться, стойте прямо, чёрт подери!
Пекюше вечно путал ряды и шеренги, оборот направо, полуоборот налево. Особенно жалкий вид был у школьного учителя: этот низенький, тщедушный человечек с русой бородкой шатался под тяжестью ружья, задевая штыком соседей.
Новобранцы носили драные штаны всех цветов, грязные портупеи, старые куцые мундиры, из-под которых вылезала рубаха; каждый оправдывался тем, что «ему не на что одеться». Объявили подписку на обмундирование для неимущих. Фуро оказался сквалыгой, зато женщины расщедрились. Г?жа Борден пожертвовала 5 франков, хотя ненавидела республику. Граф де Фаверж обмундировал двенадцать солдат и не пропускал ни одного занятия. После учений он усаживался в соседней закусочной и угощал вином всякого, кто туда заходил.