- Да ничего. Только, пожалуй, есть вещи поважнее, чем анекдоты про Иону и царей Израиля.
- Думайте, что хотите, воля ваша! - сухо отрезал священник и продолжал, не обращая внимания на посторонних или же в пику им: - Катехизису уделено слишком мало часов.
Пти пожал плечами.
- Берегитесь. Вы потеряете пансионеров!
Заработок по десяти франков в месяц с ученика был главной его доходной статьей. Но вид поповской сутаны выводил его из себя.
- Ну и пускай, можете мстить, сколько хотите.
- Духовному лицу не подобает мстить, - ответил священник хладнокровно. - Только напоминаю вам, что согласно закону пятнадцатого марта мы обязаны наблюдать за начальным обучением.
- Ещё бы, я знаю! - воскликнул школьный учитель. - За этим следят даже жандармские полковники. Не хватает только сельского стражника! Для полноты картины!
Он рухнул на табуретку, едва сдерживаясь, кусая себе руки, мучаясь сознанием своего бессилия.
Аббат тихонько тронул его за плечо.
- Я не хотел вас огорчать, друг мой. Успокойтесь, будьте благоразумны... Скоро Пасха; я надеюсь, что вы подадите пример и придёте к причастию, как другие.
- Ну уж это слишком! Как? Я должен исполнять эти глупые обряды?
Услышав подобное кощунство, священник побледнел. Его глаза метали молнии, подбородок дрожал.
- Умолкните, несчастный! Перестаньте! А ваша жена ещё стирает церковное бельё!
- Так что же? Чем она провинилась?
- Она постоянно пропускает церковную службу. И вы в церковь не ходите!
- Э-э! За это учителей не увольняют.
- Их можно перевести в другую школу.
Аббат замолчал. Он отошёл в тень, в глубину комнаты. Хозяин задумался, понурив голову.
Если даже они переберутся на другой конец Франции, потратив на переезд последние гроши, всё равно там окажутся под другими именами тот же священник, тот же ректор, тот же префект; все, кончая министром, казались ему звеньями одной тяжёлой цепи, его сковавшей. Он уже получил первое предупреждение, будут и другие. А что дальше? И, как в бреду, ему представилось, что он скитается по большим дорогам, с мешком за плечами, вместе с любимой семьёй, и протягивает руку к почтовой карете, прося их подвезти.
В эту минуту на кухне его жена закашлялась, грудной ребёнок запищал, а мальчуган заплакал.
- Бедные дети! - ласково сказал священник.
Отец зарыдал.
- Хорошо! Согласен! Я сделаю всё, что вы требуете.
- Будем надеяться, - проговорил аббат, отвешивая прощальный поклон.
- Доброй ночи, господа!
Учитель продолжал сидеть, закрыв лицо руками. Он отстранил подошедшего к нему Бувара.
- Нет, оставьте меня! Хоть бы мне подохнуть! Несчастный я человек.
Друзья возвратились домой, благословляя судьбу за свою независимость. Их ужасало могущество духовенства.
Его влиянием пользовались для поддержания общественного порядка. Республика доживала последние дни.
Три миллиона избирателей были лишены права участвовать во всеобщем голосовании. Залоги для издателей газет были повышены. Цензура снова введена. Просмотру подвергались даже романы-фельетоны. Идеи философов-классиков считались опасными. Буржуа провозглашали главенство материальных интересов, а народ как будто был доволен.
Деревенский люд возвращался к своим прежним господам.
Граф де Фаверж, владевший земельной собственностью в Эвре, вошёл в Законодательное собрание, и его переизбрание в муниципальный совет Кальвадоса было обеспечено.
Он счёл своим долгом устроить завтрак для наиболее влиятельных лиц в округе.
Гостям был оказан самый любезный приём; их поразил вестибюль, где три лакея помогали им снять пальто, бильярдная с двумя гостиными в виде анфилады, растения в китайских вазах, бронзовые статуэтки на каминах, золочёные багеты на панелях, тяжёлые занавеси, широкие кресла, роскошная обстановка. А в столовой, при виде стола, уставленного серебряными блюдами с жарким, рядами бокалов перед каждым прибором, множеством закусок и огромным лососем посредине, все лица просияли.
Всего было семнадцать человек, в том числе два крупных землевладельца, супрефект из Байе и какой-то господин из Шербура. Граф де Фаверж извинился перед гостями, что его супруга не может принять их по случаю мигрени. После того как приглашённые отдали дань восхищения грушам и винограду, переполнявшим четыре корзины по углам, разговор зашёл о важной новости: проекте высадки в Англии войск генерала Шангарнье.
Герто одобрил этот план в качестве военного, священник - из ненависти к протестантам, Фуро - в интересах торговли.
- Вы проповедуете средневековые взгляды, - сказал Пекюше.
- В средних веках было много хорошего, - возразил Мареско. - Хотя бы наши соборы...
- А сколько злоупотреблений...
- Что за беда! Если бы не произошла революция...
- Да, революция, все зло от неё! - сказал священник со вздохом.
- Но революции содействовали все, даже аристократы (извините меня, граф), они были в союзе с философами.
- Что вы хотите! Людовик Восемнадцатый узаконил грабеж. С тех пор парламентский строй подрывает все основы...
Подали ростбиф; несколько минут слышен был только стук вилок, чавканье да шаги лакеев, которые, скользя по паркету, повторяли два слова: «Мадера! Сотерн!».
Беседа возобновилась благодаря незнакомому господину из Шербура, который спросил, как удержаться на краю пропасти.
- У афинян, которые имеют нечто общее с нами, - заметил Мареско, - Солон обезоружил демократов, повысив избирательный ценз.
- Лучше бы распустить Палату, - заявил Гюрель, - вся смута исходит из Парижа.
- Необходима децентрализация! - сказал нотариус.
- С широкими полномочиями, - добавил граф.
По мнению Фуро, местные власти должны быть полными хозяевами в округе, могут даже запретить проезд по своим дорогам, если сочтут это нужным.
В то время как одно блюдо сменяло другое - куры под соусом, раки, шампиньоны, салат из овощей, жареные жаворонки, - сотрапезники обсудили множество проблем: улучшение системы налогов, преимущества крупного землевладения, отмену смертной казни; супрефект не упустил случая привести по этому поводу словцо одного остряка: «Пусть господа убийцы начнут первыми!»
Бувар был поражён контрастом между окружавшими его прекрасными вещами и пошлыми разговорами; ему всегда казалось, что слова должны соответствовать обстановке и под высокими потолками должны рождаться великие мысли. Это не мешало ему раскраснеться от удовольствия, и за десертом он видел все блюда и компотницы как бы сквозь туман.
Пили разные вина - бордо, бургундское, малагу... Граф де Фаверж, зная вкусы соседей, велел откупорить шампанское. Собутыльники, дружно чокаясь, предложили тост за успех выборов, а попозже, в четвёртом часу перешли в курительную, чтобы выпить кофе.
На столике, среди номеров «Универ» валялась карикатура из «Шаривари»; там был изображён гражданин, у которого из-под фалд сюртука свешивался хвост с глазом на конце. Мареско объяснил смысл карикатуры. Все долго хохотали.
Гости пили ликеры, стряхивая пепел от сигар на шёлковую обивку. Аббат, убеждая в чём-то Жирбаля, нападал на Вольтера. Кулон дремал. Граф де Фаверж говорил о своей преданности Шамбору.
- Пчелиные ульи доказывают превосходство монархии.
- Зато муравейники - превосходство республики.
Впрочем, доктор уже больше не стоит за республику.
- Вы правы! - сказал супрефект. - Форма государственного строя значения не имеет.
- Если сохранена свобода! - вмешался Пекюше.
- Честному человеку не нужна ваша свобода, - ответил Фуро. - Я не мастер говорить речи, я не журналист. Но уверяю вас: Франция хочет, чтобы ею управляла железная рука.