Поднимая чайник, он выплеснул на паркет немного воды.
- Разиня! - вскричал Бувар.
Заварка показалась ему недостаточно крепкой, и он решил добавить ещё две ложки.
- Пить нельзя будет, - сказал Пекюше.
- Вот ещё.
Каждый тащил чайницу к себе, и в конце концов поднос свалился со стола; одна из чашек - последняя из прекрасного фарфорового сервиза - разбилась.
Бувар побледнел.
- Продолжай в том же духе! Бей! Не стесняйся!
- Подумаешь! Велика беда!
- Да, именно беда. Чашка досталась мне от отца.
- Незаконного, - добавил Пекюше, хихикнув.
- Ах, ты меня ещё и оскорбляешь!
- Нет, просто я тебе надоел, я это отлично вижу, сознайся.
Пекюше охватила дикая ярость, вернее - безумие. Бувара тоже. Они кричали, не слушая друг друга, один взбеленился от голода, другой - от алкоголя. Из груди Пекюше вырывался уже только хрип.
- Это ад какой-то, а не жизнь! Уж лучше смерть! Прощай!
Он взял подсвечник, повернулся, хлопнул дверью.
Оставшись в темноте, Бувар с трудом отворил её и вслед за другом взбежал на чердак.
Свеча стояла на полу, а Пекюше - на одном из стульев, с верёвкой в руках.
Дух подражания увлек Бувара:
- Подожди меня.
И он уже стал карабкаться на второй стул, как вдруг спохватился.
- Погоди!.. Мы не написали завещания!
- А ведь верно!
Сердца у них сжимались от тоски. Они подошли к окошку, чтобы подышать.
Воздух был холодный; на небе, тёмном, как чернила, сияло множество звёзд.
Белизна снега, покрывшего землю, на горизонте растворялась во мгле.
Внизу они заметили множество огоньков, - огоньки приближались, постепенно увеличиваясь, и двигались по направлению к церкви.
Друзья из любопытства отправились туда.
Верующие собирались ко всенощной. Огоньки оказались фонарями. На паперти прихожане стряхивали снег со своих плащей.
Хрипел орган, пахло ладаном. Плошки, развешанные вдоль нефа, образовали три разноцветных светящихся венца, а в глубине, по сторонам дарохранительницы, красным пламенем пылали огромные свечи. Поверх голов и женских чепцов, за певчими, виднелся священник в золочёной ризе; его резкому голосу вторили зычные голоса мужчин, заполнивших амвон, и деревянные своды церкви содрогались от этих мощных звуков. Стены были украшены живописью, изображавшею крестный путь. На амвоне, перед престолом, подвернув ноги и выпрямив ушки, лежал агнец.
От тёплого воздуха друзьям стало как-то особенно хорошо, и мысли их, ещё недавно столь мрачные, становились кроткими, как затихающие волны.
Они прослушали Евангелие и «Верую», следя за движениями священника. Между тем все вокруг - старики, молодые, бедные женщины в рубище, фермерши в высоких чепцах, здоровенные парни с белокурыми бачками - все молились, охваченные благоговейной радостью, и видели перед собою на соломе, в хлеву, тельце божественного младенца, сверкающее, как солнце. Эта вера окружающих умиляла Бувара вопреки его рассудочности, а Пекюше - вопреки его жестокосердию.
Воцарилась тишина; все спины склонились, зазвонил колокольчик, проблеял ягнёнок.
Священник вознёс дары, подняв их обеими руками как можно выше. Тут грянуло ликующее песнопение, призывавшее весь мир пасть к ногам владыки ангелов. Бувар и Пекюше невольно стали подпевать, и казалось им, что в душе у них занимается заря.
9
Марсель появился на другой день, в три часа, бледный, с воспалёнными глазами, с шишкой на лбу, в рваных штанах; от него разило водкой, он был отвратителен.
Он провёл сочельник, как всегда, у своего приятеля, в шести лье от дома, возле Иквиля. Он заикался сильнее обычного, хныкал, проклинал себя, молил о пощаде, словно был повинен в страшном преступлении. Хозяева простили его. Какая-то странная умиротворённость располагала их к снисходительности.
Снег вдруг растаял, и они прогуливались у себя в саду, вдыхая тёплый воздух, радуясь жизни.
Только ли случай уберёг их от смерти? Бувар был растроган. Пекюше вспомнил своё первое причастие; они были преисполнены благодарности к Силе, к Первопричине, которой были подвластны, и решили заняться душеспасительным чтением.
Евангелие согрело им душу, ослепило, как солнце. Они представляли себе Христа, стоящего на горе с воздетою рукою, а у подножия горы внимающую ему толпу; или на берегу озера, среди апостолов, тянущих сети; потом на осленке, среди возгласов «Осанна!», с волосами, развевающимися от взмахов пальмовых ветвей; наконец, со склонённой головою распятым на кресте, с которого вечно нисходит на мир роса. Особенно покорила, особенно умиляла их любовь к смиренным, заступничество за бедных, возвеличенье угнетённых. В этой книге, раскрывающей перед нами небо, нет ничего богословского, хотя она и полна поучений, ни одной догмы, никаких требований, кроме одного - хранить чистоту сердца.
Что же касается чудес, то они не были удивлены ими, - они знали о них с детства. Возвышенный слог апостола Иоанна восхищал Пекюше и помог ему лучше постигнуть Подражание Христу.
Здесь уже нет притч, цветов, птичек, а только стенания, сокрушение души о самой себе. Бувар опечалился, перелистывая эти страницы, словно написанные в мрачную пору, в недрах монастыря, между колокольней и гробницей. Наша тленная жизнь предстает тут столь жалкой, что надо, позабыв о ней, всецело обратиться к богу; оба после всех своих разочарований почувствовали потребность жить простой жизнью, кого-то любить, дать отдых разуму.
Они взялись за Екклесиаста, Исайю, Иеремию.
Но Библия устрашила их своими пророками со львиными голосами, громом в небесах, воплями геенны и богом, развеивающим царства, как ветер развеивает тучи.
Они читали это в воскресенье, когда шла вечерня, и до слуха их доносился колокольный звон.
Однажды они отправились к мессе, потом стали ходить каждую неделю. Это служило им развлечением после скучных будней. Граф де Фаверж с супругой издали поклонились им, и это не прошло незамеченным. Мировой судья сказал им, подмигнув:
- Превосходно! Одобряю.
Теперь все прихожанки стали присылать им просфоры.
Аббат Жефруа нанёс им визит, они ответили ему и стали посещать друг друга, но священник никогда не заговаривал о религии.
Такая сдержанность удивляла их, и однажды Пекюше как бы невзначай спросил у него, что надо делать, чтобы обрести веру.
- Прежде всего соблюдайте обряды.
Они стали соблюдать обряды, один - с надеждой, другой - как бы назло, Бувар был убеждён, что никогда не станет набожным. Целый месяц он неукоснительно ходил на все службы, но в отличие от Пекюше не желал поститься.
Что это? Гигиеническая мера? Знаем мы, что такое гигиена! Вопрос приличия? Долой приличия! Знак покорности предписаниям церкви? И на них ему наплевать. Словом, он считал это установление нелепым, фарисейским, противным духу Евангелия.
В прошлые годы они в Страстную пятницу ели то, что им подавала Жермена.
На этот раз Бувар нарочно заказал себе бифштекс. Он уселся за стол, разрезал мясо; Марсель взирал на него с негодованием, а Пекюше тем временем с серьёзным видом счищал кожу с ломтика трески.
Бувар замер, держа в одной руке вилку, в другой - нож. Наконец, решившись, он поднёс кусок мяса ко рту. Вдруг руки у него затряслись, полное лицо побледнело, голова запрокинулась.
- Тебе дурно?
- Нет! Однако...
Он признался. В силу полученного воспитания (преодолеть это свыше его сил) он не может сегодня есть скоромное, так как боится умереть.
Пекюше, не злоупотребляя своей победой, всё же воспользовался ею, чтобы поступать по-своему.