Лепестки опадают... Средь этих изрытых дорог
Раскидает, размечет их ветер, беспечный и шалый;
Но могилу героя отыщет любой лепесток,
Потому что и некуда больше здесь падать, пожалуй...
Ленинградка
Она сидит, склонясь над чертежом,
Не вслушиваясь в рев сирен тревожный.
Ее проект — жилой высокий дом —
Почти готов, — хоть завтра строить можно.
А за окном, за шторой, все сильней
Моторы воют и ревут сирены,
И от стрельбы зенитных батарей,
Как в судороге, вздрагивают стены.
Потом — удар. И сразу гаснет свет,
И стекол звон, и в окна дышит осень,
И за стеною говорит сосед:
«Опять, проклятый, где-то рядом сбросил!»
Она встает, спокойна и бледна,
Идет, дыша, как при подъеме в гору,
Она, теперь ненужную, с окна
Срывает маскировочную штору.
Светло, как днем. Опалена огнем,
Свисает неба розовая мякоть,
И девушка стоит перед окном,
Кусая губы, чтобы не заплакать.
За плоским и широким пустырем,
Над пыльною травою цвета хаки,
Горит, как в небо вознесенный факел,
Жилой, высокий, стооконный дом.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И вот она берет рейсфедер снова,
Макает в тушь, смиряя пальцев дрожь,
Спеша при свете зарева ночного
К утру закончить конкурсный чертеж.
Когда-нибудь...
Черемух запах горек и печален,
Сухой валежник пахнет камфарой.
Мы замолчим, мы к берегу причалим,
Мы лодку втащим на песок сырой.
Здесь из воды торчат по-крокодильи
Ощеренные бревна-топляки.
Вот здесь-то мы когда-то и бродили,
Вот этим самым берегом реки...
Ни тосковать, ни сожалеть не надо.
И берега не изменился вид.
На сердце ляжет ясная прохлада
И холодком по телу пробежит.
На сердце ляжет горькая прохлада,
Мы глянем в глубину и в высоту, —
Весна, весна! Чего еще нам надо?
Мы снова здесь — и снова всё в цвету.
Весна! Мы те же разумом и кровью,
Но не вернуть нам времени того,
Когда мы, как здоровые здоровья,
Не замечали счастья своего.
«На станции гудели паровозы...»
* * *
На станции гудели паровозы,
Скрипели у колодцев журавли,
И алые, торжественные розы
За пыльными оградами цвели.
Мы у реки встречались вечерами,
Мы уходили в дальние поля,
Туда, где за песчаными буграми
Дышала давней тайною земля.
Там и поныне у речной излуки,
На полдороге к дому твоему,
В пустую ночь заламывая руки,
Былое наше ищет нас.
К чему?!
Есть много в мире белых роз и алых,
Есть птицы в небе и в ручьях вода,
Есть жизнь и смерть.
Но ни с каких вокзалов
В минувшее не ходят поезда.
Мой город
...Давно ль, пройдя равнины и болота,
В него ломился разъяренный враг
И об его чугунные ворота
Разбил свой бронированный кулак.
Свой город отстояв ценою бед,
Не сдали Ленинграда ленинградцы —
Да, в нем ключи чужих столиц хранятся, —
Ключей к нему в чужих столицах нет!
И мы, огонь познавшие и голод,
Непобедимы в городе своем,
И не взломать ворота в этот город
Ни голодом, ни сталью, ни огнем.
Он встал, как страж, на сумрачном заливе,
Вонзая шпили в огненный рассвет.
Есть города богаче, есть счастливей,
Есть и спокойней.
Но прекрасней — нет!
Он победит! Он все залечит раны,
И в порт войдут, как прежде, корабли...
Как будущих строений котлованы,
За городом траншеи пролегли.
1944
Разлука
Ударит осколок под левый сосок,
Трава заалеет во рву...
Я пальцы изрежу о стебли осок,
С минуту еще проживу.
Раскрутится фильм небывалой длины,
Заснятый за множество лет...
И детство,
и юность,
и встречи,
и сны —
Каких только кадров там нет!
Разлуки,
дороги,
улыбки,
дома,
Свои и чужие грехи...
Какой оператор, сошедший с ума,
Такой наснимал чепухи?
Но встанут на место дома, и мосты,
Ошибки, и клены в цвету,
Когда на экране появишься ты
Наплывом на всю суету.
Ты встанешь у синих задумчивых рек,
В полях, разодетых весной,
Такая печальная, будто навек
Пришла расставаться со мной.
Я крикну тебе: «Дорогая, постой,
Прощаться еще не пора —
Покличь санитаров, хоть ниткой простой
Пусть сердце зашьют доктора.
Хоть час бы прожить, хоть короткий денек —
Я так не хочу темноты.
Ведь я на тебя наглядеться не мог,
Зачем же прощаешься ты?..»