Забвение тех, кто убит на войне, равносильно измене самому себе. «В трудный час, на перепутьях лет» зовет поэт погибших «на подмогу совести своей». Память и совесть для него неразделимы. Память о войне спасает от «бездумного равнодушия», вселяет тревогу. Это чувство душевной тревоги — фермент, катализатор, без которого в шефнеровской лирике немыслимы никакие нравственные реакции.
В поэзии Шефнера устойчивый этический микроклимат. Провозгласив однажды счастье «рабочим качеством и естественным состоянием» человека, поэт употребил немалые усилия, чтобы предостеречь себя и своего читателя от обманчивого благополучия и житейской суеты, от корысти и легковерия.
Подлинным манифестом стало его стихотворение «Вещи» (1957), с афористической концовкой:
И нужно сказать, что Шефнер восстает не только против мещанского накопительства. Счастью, в его понимании, противопоказана любая косность — все, что закрепощает человеческую душу. Счастье — в трезвой самооценке, в неудовлетворенности собой. Привыкнув шагать «по теневой, по непарадной» стороне, поэт отдает свои симпатии «грешникам», «невезучим», «счастливым неудачникам», тем, кто «падал и вставал», кто «жизнью закален». Он знает, что лишь немолкнущая совесть, не сулящая никаких соблазнов, не способная на компромиссы, гарантирует человеку внутреннюю духовную свободу.
Отсюда и категоричность Шефнера, и требовательность к себе: «Умей, умей себе приказывать, муштруй себя, а не вынянчивай...»
Оттого еще в «Моленье к дисциплине» (1977) не просил он снисхождения у судьбы:
И эта выдержка, интеллигентная подтянутость, твердость духа изобличают в Шефнере поэта истинно ленинградского.
В том, что Шефнер в один прекрасный момент, по его словам, «ударился в фантастику», не было ничего неожиданного. Интерес к легенде, сказке, восприятие мира с оттенком полувероятности были издавна присущи поэту, а тема будущего, проблема «личной вечности» волновали его еще в ироническом «Трактате о бессмертии» (1940), где поэтически препарированный реальный быт мешался с гротеском и веселый юмор уживался с торжественностью оды.
С той самой поры, пожалуй, и затеплилось у Шефнера желание «с серьезным видом рассуждать о вещах несерьезных и шутливо размышлять о вещах значительных — на самом деле отнюдь не снижая их значительности». Это его качество с наибольшим эффектом как раз и раскрылось в его «ненаучно-фантастической» прозе, главную задачу которой писатель усматривает в том, чтобы пробуждать в читателе удивление жизнью, внушать ему ощущение ее необыкновенности.
Первым крупным произведением в этом жанре была повесть «Девушка у обрыва, или Записки Ковригина» (1964), совмещающая в себе утопию и сатиру, повесть, в которой переживания людей XXII столетия откровенно проецируются в XX век. Чуть раньше был написан рассказ «Скромный гений» (1963), а затем появились повести «Человек с пятью «не», или Исповедь простодушного» (1966), «Запоздалый стрелок, или Крылья провинциала» (1967), «Дворец на троих, или Признания холостяка» (1968), «Круглая тайна» (1969)...
В этих повестях четко определились контуры того парадоксального мира, где писатель обычно поселял своих героев, обозначились наиболее близкие ему социально-исторические пласты. В частности, одним из живительных источников шефнеровской фантазии стали чудесно преображенные воспоминания о Ленинграде двадцатых годов, с бытовым колоритом тех лет, и каких бы таинственных происшествий и «инопланетных» явлений автор ни касался, печать его детских впечатлений неизменно лежала на его повествовании.
Шефнер справедливо считал, что как бы высоко фантастика ни залетала, она не должна отрываться от земли, от быта, и потому в его повестях, где нередко царит коммунальный дух Васильевского острова двадцатых годов, в невероятных ситуациях действуют обыкновенные люди, — или, как сказал бы М. Зощенко, «прочие незначительные граждане с ихними житейскими поступками и беспокойством». Но, в отличие от сатирических персонажей М. Зощенко, порожденных тем же послереволюционным временем, на героев фантастической прозы Шефнера словно бы распространяется некий спасительный закон: они наделены способностью к сказочным превращениям. Отсюда проистекает и характер излюбленного шефнеровского героя: «скромного гения», чудака, того наивного и бескорыстного человека с пятью «не» — неуклюжего, несообразительного, невыдающегося, невезучего, некрасивого, — который по ходу действия призван все эти «не» опровергнуть и предстать перед читателем в своем подлинном обличии.
Сказочные повести Шефнера — это чаще всего поучительные жизнеописания талантливых самородков, домоседов-изобретателей, доморощенных мудрецов, презревших карьеру и чуждых тщеславия. Все они обладают даром вершить чудеса, но никак не пользуются своими природными преимуществами перед остальными. Герои эти добры и деликатны. В сочетании внешней непритязательности, совестливости и духовного горения кроется секрет их характеров.
Шефнер изображает таких героев не без лукавства. Пародийность, питающая саму ткань его фантастической прозы, столь же обязательна в повестях-сказках, как и подчеркнутая назидательность иронического оттенка в описании героев, близких писателю по своим жизненным правилам. Но юмористический антураж повествования в данном случае не снижает, а скорее заостряет этико-философскую проблематику. Герои Шефнера бесконечно преданы жизни и задумываются над тайной ее возникновения во Вселенной, они не страшатся смерти и способны без колебаний жертвовать собой во имя долга; в своих поисках счастья они готовы претерпеть любые испытания и невзгоды и употребляют всю свою энергию на то, чтобы в мире — на земных и далеких космических орбитах — всегда торжествовала человечность.