Взойду! Оседлаю вершину!
Итог невозможен иной!..
Но катятся камни в долину
В одном направленье со мной.
Подражание восточному
Не возвожу плохих на пьедестал,
Но мир без них намного б хуже стал.
Плохие люди для того нужны,
Чтоб знали мы, кем быть мы не должны.
Другу в блокнот
В дни сплошного невезенья
Не сердись на белый свет.
Есть счастливые мгновенья,
Но веков счастливых — нет.
Всем дается бочка меда,
Бочка дегтя, день и тьма;
Каждый — сам себе свобода,
Каждый — сам себе тюрьма.
Не сутулься сиротливо,
Верь, что радость — впереди.
И, чтоб чаще быть счастливым,
Счастья вечного не жди.
Себе на память
Люди строят, в небо лезут,
Создают себе уют.
Скоро кровельным железом
Всю планету обошьют.
Но пока что в мире этом
Есть не только города, —
Есть пустынные рассветы,
Родниковая вода,
Есть бездомные ночлеги,
Птичий утренний галдеж...
Радуйся, что в этом веке,
А не в будущем живешь.
Выздоравливающий
Лежит, обложенный подушками,
Полурасставшись с полусном;
Очки с расставленными дужками —
Как краб на столике ночном.
Читать и мог бы — да не хочется,
Ничто не манит, не влечет —
А память, вкрадчивая склочница,
Ведет обидам пересчет.
Он наугад включает радио
У изголовья своего...
Потерянное что-то найдено
Не им — но кем-то для него.
Того уж нет на свете гения,
А все ж мелодия — жива.
И льется умиротворение,
Не воплощенное в слова.
Плывет Земля на малой скорости
Сквозь медленные времена,
И ни болезней нет, ни горестей —
А только музыка одна.
Поздняя рецензия
Памяти Игоря Северянина
В поэзии он не бунтарь и не пахарь,
Скорее — колдун, неожиданный знахарь;
Одним он казался почти гениальным,
Другим — будуарно-бульварно-банальным.
Гоня торопливо за строчкою строчку,
Какую-то тайную нервную точку —
Под критиков ахи, и охи, и вздохи —
Сумел он нащупать на теле эпохи.
Шаманская сила в поэте бурлила,
На встречи с ним публика валом валила,
И взорами девы поэта ласкали,
И лопались лампы от рукоплесканий.
И Слава парила над ним и гремела —
Но вдруг обескрылела и онемела,
Когда, его в сторону отодвигая,
Пошла в наступленье эпоха другая.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И те, что хулили, и те, что хвалили,
Давно опочили, и сам он — в могиле,
И в ходе времен торопливых и строгих
Давно уже выцвели многие строки.
Но всё же под пеплом и шлаком былого
Живет его имя, пульсирует слово, —
Сквозь все многослойные напластованья
Мерцает бессмертный огонь дарованья.
Самосуд
Нет, с Музою — не как с женой
Или с подружкой шалой, —
С ней — будто со своей виной
За час до трибунала.
И стоит ли кивать на рок,
Вникать в чужие козни, —
Без них приходит строгий срок
Самооценки поздней.
«Откуда-то его окликнул кто-то...»
* * *
Откуда-то его окликнул кто-то.
Он обернулся — никого вокруг.
Молчит полузасохшее болото,
Безмолвна высь, безлюден летний луг.
Он испугался —
вдруг я сумасшедший?
И долго брел среди немых полей,
Все голоса живущих и ушедших
Перебирая в памяти своей.
Потом припомнил путник одинокий,
Смиренной благодарностью объят,
И отчий дом, и день былой, далекий,
И матери прощальный взгляд.
1986
Строгий бык
«Ты будешь съеден и забыт», —
Быку сказал прохожий.
А бык в ответ ему мычит:
«Ты будешь съеден тоже.
Мудрец ты или идиот,
Богат ты или беден, —
Когда настанет твой черед,
Ты тоже будешь съеден.
К тебе, не постучавшись в дверь,
Придет мадам Кончина;
Для посещения, поверь,
Отыщется причина.
И вот тогда, и вот тогда
Свершится дело злое, —
Ты будешь съеден навсегда
Огнем или землею.
Обоих нас на все века
Забудет мирозданье...
Пока, товарищ мой, пока —
До скорого съеданья!»
В магазине старой книги
Томик дряхленький, без переплета,
Я листал у прилавка — и вот
Отделилось от томика что-то
И в недолгий пустилось полет.
Я малютку-бумажечку поднял,
Удивился на старости лет:
Из былого мне прислан сегодня
Довоенный трамвайный билет.