Его фигура отличилась необыкновенной стройностью, и если судить по выправке и походке, можно было предположить, что это военный, сменивший мундир генерала на штатское платье и мирно отдыхающий от ратных трудов в тихом уголке земли. Однако в Женеве знали, что этот русский хотя и окончил кадетский корпус, но в армии не служил, отказавшись от блестящей военной карьеры, которую ему предрекали, отказался так же решительно как от профессорской кафедры впоследствии.
Жизненные невзгоды тронули сединой его волосы; из-под густых бровей смотрели серые внимательные глаза, оттененные длинными ресницами. Под тонким породистым носом росли светлые усы, не скрывавшие резких линий рта Борода, несколько старившая его, изобличала в нем иностранца он подстригал ее совсем не так, как это было тогда принято в Швейцарии. Фамилия его — Плеханов выговаривалась женевцами с трудом.
Манеры хорошо воспитанного человека, соединенные с некоторой долей надменности, благородная, независимая жизнь, острый иронический ум, философская отчужденность от мелочей жизненного обихода равняла его в главах женевцев с лучшими учеными-европейцами, частыми посетителями Швейцарии, и укрепляли общее мнение, что Плеханов более опасный человек для царского правительства, чем все шумливые заговорщики, и что вообще он совершенно необыкновенная и неразгаданная личность.
Он и действительно был необыкновенным человеком, этот земляк Луки Лукича, сын тамбовского дворянина штабс-капитана Валентина Петровича Плеханова.
Позади лежал сложный путь, он-то и привел его в Женеву. Окутанные дымкой романтики, вставали порой перед ним дни юности, хождение в народ, попытки поднять крестьянское восстание…
Как давно, как давно это было!.. Каким горьким разочарованием окончились хождения в народ и путешествие на Дон к казакам!.. Крестьяне не поняли молодых интеллигентов, так неудачно стремившихся замаскироваться под простонародье. Ставка на повсеместное мужицкое восстание бита, вера в то, что крестьянство революционно по своей природе, что оно само по себе носит в своем укладе идею социализма, развеяна. И случилось то, что должно было случиться: «Земля и воля» на воронежском съезде от средств пропаганды решительно перешла к террору.
Плеханов был единственным, кто возражал против террористического пути.
— На кончике кинжала нельзя удержать тактику партии! — доказывал он. — Ваши решения о терроре — измена делу народа.
С частью товарищей, верных старому боевому знамени, он ушел из «Земли и воли», создал «Черный передел». Все его попытки превратить «Черный передел» в организацию, влияющую на судьбы революционного движения, потерпели крах. «Черный передел» не внес ничего нового в движение, ничего оригинального.
Революционное народничество завершило полный круг своего существования — оно сошло со сцены: воронежский раскол был последним актом этой трагедии.
«Черный передел» постигала одна беда за другой. Полиция ловила людей, идущих к крестьянам и мастеровым с проповедью восстания во имя неопределенных целей. Разгром следовал за разгромом, непрочные нити, связывающие организацию с крестьянами и рабочими, беспрестанно обрывались и уже не восстанавливались. Цель борьбы терялась, призывы оставались безответными.
Предатель Жирнов завершил катастрофу, выдав охранке Плеханова, Аксельрода, Засулич, Дейча — тех, кто стоял во главе «Черного передела». Охранка уже давно искала Плеханова и его друзей, — разрыв Плеханова с террористами всерьез не принимался. Жандармам казалось, что это лишь новая уловка опаснейшего человека, приметы которого были наизусть выучены каждым тайным и явным агентом.
Он стоял вторым в списке лиц, причисленных к террористической партии, и мог быть арестован с часу на час.
Перед Плехановым стал вопрос: либо оставаться в России и обречь себя на смерть за дела, к которым он ни в малейшей степени не был причастен, либо уехать за границу.
Он уехал.
Он в Женеве, потом в Париже.
Плеханов — в поисках новых путей; он полон неясных стремлений к чему-то более широкому и глубокому, чем то, во что верил. Не взрывы бомб, не выстрелы одиночек, не бунты маленьких горсточек храбрецов — нет, нет, не это вызволит из нужды и бесправия людей России! Лишь могучее движение, способное захватить миллионы, приведет к победе правды и права, движение, которое бы увлекло волю, ум, темперамент народа! И он нашел то, что так мучительно искал, к чему шел своей многотрудной дорогой, — научный социализм Маркса стал путеводной звездой для Плеханова. Тогдашние последователи Маркса были в восторге от ума и того тонкого понимания, с каким молодой русский воспринимает сочинения их учителя. Но ему нужна живая аудитория, ему нужно, чтобы сердца множества людей услышали великое учение; он уверен, что они поймут его, присоединятся к этому учению и оно станет факелом борьбы.