Андрей Андреевич ехал на дальнюю землю и пахал загон Ивана Павловича. На душе у него скверно-прескверно, но задолжал — плати.
Не успевал он как следует распахаться, из-за кустов выскакивал верховой, — помилуй мя, боже, сам Карла Карлович.
Фрешер еще издали грозил Андрею Андреевичу. Этот много не разговаривает — по спине нагайкой раз-раз…
— Езжать, сукина сынка, на барский загон! — хрипел он. — В клоповнишку захотел?
— Карла Карлыч, — стонал Андрей Андреевич, поскребывая спину, — я к вам-то и собирался, да тут, будь он неладен, Ивана Павловича работник наскочил. Гони, слышь, так-растак, на ближнюю землю, хозяин серчает…
— Я тебе показал Иван Павловитш!.. — хрипел Фрешер, потрясая нагайкой. — Я тебе показал, того-этого. Русски хлюпый лентяй… Езжать на барский загон!
И ехал бедняга на улусовскую землю…
Проходили погожие дни, а своя полоска стоит не пахана, не сеяна. Выберет для нее время Андрей Андреевич, а земля так ссохлась, хоть топором ее разбивай. И родит она не рожь, а ржицу…
Нет, клеветал на Андрея Андреевича Фрешер, будто он лентяй. Когда уж там Андрею Андреевичу лениться! Весной и летом он носился с одного поля на другое, с улусовского на лавочниково, оттуда, урывками, на свое…
А то, что Андрей Андреевич во время работы частенько присаживался на межу, — это тоже не из-за лености. Иначе совсем бы надорвался Андрей Андреевич от непосильной работы, в летнюю пору особенно. Весь труд его был воистину мученическим подвигом, а награду он надеялся получить только на том свете.
Вечная, изо дня в день, из года в год непосильная страда, вечно изо дня в день, из года в год согбенная фигура Андрея Андреевича маячила на полях. И ради чего? Ради куска хлеба насущного, который даждь нам днесь, о господи! И господь в своей неизреченной милости отпускал Андрею Андреевичу за все его труды и страдания кусок хлеба насущного, чаще всего пополам с мякиной.
Только в том и находил утешение Андрей Андреевич, что присядет на межу и, покуривая цигарку, поболтает с соседом, а нет поблизости соседа — с лошадью, с богом, с матушкой-землицей, — с кем придется, лишь бы отвести душу и дать отдых мускулам, напряженным до предела.
Да и чем, спрашивается, поддерживал себя Андрей Андреевич в этой адовой работе? Тем же пушным хлебушком, да спасибо, что и он-то есть, да еще и за то спасибо господу: хоть и на адову работу запродал себя Андрей Андреевич, зато всех своих чад спас, и сам жив, и Марфа жива, и коровушка не околела…
И вовсе не глуп Андрей Андреевич, о нет!..
Правда, он верил в домового, или, как его звали в Двориках, в хозяина, верил в злое напущение, в наговор и в дурной глаз, и жил Андрей Андреевич и работал частенько по приметам, но ведь это уж так повелось.
Однако голова его не была слишком забита предрассудками: домового он вспоминал лишь при случае, — известно, утопающий и за соломинку хватается. Когда поп читал у Сторожевых газету, Андрей Андреевич все решительно понимал, понимал, конечно, по-своему. Из всего того, что он слышал в народе, и из вычитанного попом в газетах Андрей Андреевич уяснил самое главное: Русь — земля не плохая, но плохи в ней порядки. Будут хорошие порядки, и все будет хорошо.
Он понимал также толк в умных людях. Особенно уважал настоящих хозяев и рад бы у них перенять многое.
Долги осиливали Андрея Андреевича. Многим был он должен: лавочнику, Улусову, попу-батюшке, соседям. Но больше всего терзали его долги российскому императорскому правительству — подати обычные, оброчные и выкупные платежи за ту землишку, которую царь Александр Второй по великой своей снисходительности дал отцу Андрея Андреевича — несколько десятин с песочком да леса с вершочек…
Ни скудость доходов Андрея Андреевича, ни возможности его хозяйства, ни многодетность не принимались в расчет при обложении всевозможными сборами и повинностями. Что бы там ни было — плати, не то возьмут корову, и лошаденку, и последнее добришко, и ложку, и плошку.
Умные господа из либералов, сидевшие в Питере, велеречиво болтали о том, что-де выкупные платежи несоразмерны с ценностью земель, что оброчная подать с каждой десятины пахотного надела непомерна для мужика, что вообще вся налоговая политика императорского правительства самая несовершенная в мире, что это-де варварство, когда за взыскание налога отвечает не облагаемый субъект, а вся община, намекая тем на круговую поруку.
Либералы, как сказано, «коптили вздохами небеса», и Андрей Андреевич платил и платил. Платил и дивился: да в какую же утробу это все идет и почему на его плечи легла такая непомерная тягость?