Договор подписал Данила Наумович.
Слухи, один противоречивее другого, бродили по селам; рождались они неизвестно где. В газетах туманно писали, будто со дня на день надо ждать манифеста, облегчающего положение крестьян. Говорили, что круговая порука отменена и разрешен выход из общины отдельным крестьянам.
Как-то Викентий зашел к Луке Лукичу. У него сидели Фрол и Андрей Андреевич. Петр спросил попа, правда ли, мол, будто мужикам обещают разные права?
Викентий подтвердил.
— Просьба любого члена общества, заявившего, что он хочет взять свой надел в собственность, должна быть сходкой удовлетворена, — объяснил он Петру.
— И я… Скажем, и я могу того же от мира требовать? — задыхаясь от волнения, проговорил Петр.
— Можешь.
Петр, ничего не сказав, стремительно вышел из избы. Все молча посмотрели ему вслед.
— Дождался! — буркнул Андриян. — Ну, теперь его никакая узда не удержит.
Лука Лукич мрачно сплюнул.
— Но этот указ все равно ни к чему, — тоскливо заметил Андрей Андреевич. — Куда нам из мира уходить? На какие земли?
Помолчали. Заговорил Фрол.
— А насчет земельной милости в газетах ничего не пишут?
— Не знаю, о какой ты милости говоришь, — холодно ответил Викентий. — Не понимаю тебя.
— Где ж тебе понять нас! — вызывающе сказал Лука Лукич, упершись взглядом в потолок. — Слава богу, у тебя землицы осталось предостаточно.
— Агроном вчера сказывал, — вмешался Фрол. — Какой-то министр спросил царя: не пора ли, мол, отменить земских. А царь ему в ответ: «Пока жив, такого указа не будет».
— Врет он, — раздраженно бросил Викентий. — Вот прищемят ему язык, будет знать, как болтать глупости.
— Почему глупости? — с насмешкой возразил Лука Лукич. — Государю без начальства, как нам без рук. Скотине нужен кнут, мужику начальство. Дело известное. Теперь над нами новое начальство поставили. Вчера объявили… Стражника прислали.
Андрей Андреевич ухмыльнулся:
— Видел я его. Ух, грозен! На одном боку шашка, на другом револьвер… Ходит гоголем, усы аж до самых глаз. А глаза навыкате, красные, злющие. У-ух, харя!..
— Да уж, скотина не из последних! — заметил Фрол.
Лука Лукич одобрительно посмеялся.
Викентий строго посмотрел на него. «Бунтует, — решил он, все еще бунтует, старый дурак!»
— Однако, спать пора, — притворно зевнув, сказал Лука Лукич Тебе завтра, батюшка, за алтарем руками махать, а нам на току цепами. Все ты нам разъяснил, премного мы тебе благодарны. А в глазах у нас непроглядная темень.
— Темень, темень, — подтвердил Фрол. — И не спорьте со мной.
Стражник Степан Провыч в первые же дни знакомства с мужиками прочно укрепил о себе мнение, как о человеке драчливом, грубом и тупом. Мужики чесали в затылках: «Еще одного бог послал по нашу душу!»
Степан Провыч нанес визит попу, объяснил, что он из унтеров, и тут же окрестил всех двориковских мужиков пугачевцами. На прощанье, вытянув руки по швам, стражник отрапортовал:
— Так что, батюшка, в каменоломне все в порядочке. Там, я слышал, какие-то сборища происходили, но теперь, шалишь, веду надзор, ни один смутьян туда не проникнет.
Викентий вспылил:
— Мне-то какое дело, за чем вы там надзираете! И к чему этот рапорт? Что я вам — становой пристав?
Стражник ушел в глубоком смущении.
Дня через два Степан Провыч принес в волостное правление сорванный им с дверей «Чаевного любовного свидания друзей» листок, на котором от руки, но очень разборчиво был написан стих:
И конец такой:
Листок висел на дверях все утро, и кое-кто из грамотных парней успел заучить его наизусть. Люди ходили из двора во двор, посмеивались и хвалили смельчаков, вывешивающих листки.
Впрочем, никаких проявлений возмущения Улусов и стражники не замечали.
Мужики, пользуясь прохладной сухой погодой, домолачивали хлеб. В школе шли занятия. Слухи о тайных сборищах в каменоломне прекратились.
Не прошло и двух недель, как в селе снова был обнаружен листок — на этот раз его приклеили к дверям волостного правления. Листок доставили Улусову, и он взревел от бешенства.
— И ведь что затеяли! — кипятился Улусов, прискакав в Дворики и решив кольнуть в больное место ненавистного ему попа. — Они, батюшка, под самый корень нас с вами подрубают… Смотрите, что написано… Нет, как хотите, отец Викентий, но вашу примирительную затею я не разрешу. И думать перестаньте!