— Я на тебя тоже в обиде, Флегонт, но молчу.
— За что вы в обиде на меня? Уж не за то ли, что мы пригвоздили вас к позорному столбу! Уж не потому ли, что всему свету показали — вот, мол, волк в овечьей шкуре?
— Вот, вот, — мрачно ответил Викентий.
— Ольга Михайловна, вы что притихли?
— Ничего, Флегонт Лукич, вы не обращайте на меня внимания… Может, мне уйти?
— Зачем же? — улыбнулся Флегонт. — Тут дело шире и глубже семейного. Вам только польза послушать нас.
— Вот ты и твои единомышленники сочинили обо мне листовку, — помолчав, начал Викентий. — Вы порочите мое имя и уверяете, будто я агент охранки…
— Состоите вы на службе в охранке или нет, не суть важно, — прервал его Флегонт. — Важно, что охранке ваши мысли на руку. А что касается листовки — дело это распадается на две половины. Верно, листовка была пущена. Могу сказать, что главной заводчицей была ваша дочь. Не знаю в подробностях, что между вами вышло, но Татьяна никогда о вас не вспоминает…
— Она меня не вспоминает, я — ее! — Викентий побледнел.
Флегонт сдул пепел с цигарки.
— Ладно, речь не о том. Так вот о листовке. Ну, а вы, Викентий Михайлович, вы-то как нас выставляете в своих речах и проповедях?
— Я нигде и никогда не говорил, будто вы кем-то куплены. Я борюсь с вами честными средствами… А вы какими?
— Погодите, — остановил его Флегонт. — Ведь у нас тоже есть свои мысли. Мы знаем, в чем человеческое счастье и где причина человеческих несчастий — короче, и нам есть что сказать народу… И куда его позвать, мы тоже знаем, и будущее его тоже видим. Так вот об этом самом нам не токмо что писать, говорить не дозволено. Почему — хочу я спросить вас?
— Потому, что вы за насилие, за кровь, за уничтожение классов.
— Давайте разберемся, кому мы хотим добра и от кого хотим избавиться… Разве мы трудящемуся, честному мужику прочим разгром? Рабочему человеку? Доктору, скажем, или чиновной пешке? Солдату или какому-нибудь там офицеру? Может быть, мы ученым людям прочим гибель? Читали вы такое в наших сочинениях? Мы говорим народу: уничтожить насильников. И уничтожим, ежели станут сопротивляться.
— Вот, вот! — подхватил Викентий. — А ведь это же люди, живые сердца, души, радости, печали… Значит, их скопом под топор?
— Так их же малая кучка, а что они с народом делают? — гневно воскликнул Флегонт.
— Мне жалко каждого человека. Не для того он создан, чтобы его убивали или чтобы из него сосали кровь.
— Но ведь сосут, сосут же из народа кровь! — вмешалась Ольга Михайловна. — Разве вы не видели избитого Луку Лукича? За что его били? — Ольга Михайловна возвысила голос. — Почему его не пожалели?
Чоба и Аленка, разбуженные громким говором, подошли к дверям и слушали спор. Лука Лукич много раз переходил с места на место. Ольге Михайловне тоже не сиделось, и она то останавливалась перед Викентием, то перед Флегонтом.
— … Я не хочу ни зла, ни пролития крови, ни вражды, — все более возбуждаясь, отвечал ей Викентий. — Я за мирное решение всех споров.
— Ты три месяца об этом толкуешь! — Лука Лукич был возбужден не меньше Викентия. — А что толку? Только распалил село. Волчимся друг на друга, как сроду не бывало! Вот тебе твое «примирение»…
— Три месяца не срок.
— А уж ежели ты еще год этим займешься, так в селе ножи в ход пойдут, помяни мое слово.
— Вы бы потише! — умоляюще сказала Ольга Михайловна. — Под моими окнами стражник шатается.
— Ничего, барышня, вмешался Чоба, — там Микита сторожит.
Ольга Михайловна приложила палец к губам, но говорившие не слышали слов Чобы.
— Ты знаешь, Лука, что я за мужиков, что вся моя жизнь в том и состоит, чтобы мужику жилось лучше, что только за это я и борюсь?
— Вот и мы за это же боремся, — снова начал Флегонт. — Если вам верить, то и царь за то же самое борется. И эсеры… И мой батька. Все за мужика, но на чьей стороне правда? Как насчет мужиков старается царь, мы знаем…
— Царь окружен дурными советниками, — заметил Викентий.
— Уж не вы ли желаете занять их место? — с недоброй улыбкой спросил Флегонт.
— Я знаю, как примирить людей.
— Людей? — переспросил Флегонт. — Каких? Мужиков, что ли? Мы вас бьем за то, что вы хотите, чтобы они остались на веки вечные послушным стадом.
— Ложь! Разве ты не из того же стада? Не я ли тебя учил, не тебе ли отдал самое заветное, что у меня есть, — дочь? И чем ты мне отплатил? Зачем меня называешь агентом?
— А зачем же вы так горячо принимаете к сердцу эти слова, если вы не агент? Обойдите их молчанием! — Ольга Михайловна холодно усмехнулась.