— Государь, — продолжал Столыпин, словно читая мысли царя, — силы революционеров еще не настолько могучи, чтобы сплотить воедино все классы и сословия нашего общества, бунтующих раз от разу мужиков и вечно бунтующих рабочих. У них нет еще популярных и закаленных в огне восстаний вожаков и еще нет такой партии, которая бы могла стать сразу и во главе интеллигенции, и во главе мужиков и рабочих. Партии только формируются. Сила стихий захлестнет их, они не смогут пойти впереди всеобщего восстания. А оно неминуемо, как я уже имел честь доложить вам. Дело только в сроке, только в часе. В том грозном часе, который готовит нам история.
Глаза Столыпина горели холодным пламенем. Лицо его было мертвенно бледным. На лбу выступили капельки пота. Сейчас он не лицемерил — он играл ва-банк.
— В настоящее время, — продолжал он, преодолевая тошноту и слабость, потому что знал, как опасно говорить правду сильным мира сего, — охрана и соприкосновенные с нею органы заняты исключительно борьбой с террористической партией социалистов-революционеров. Кроме того, охрана силится подавить возмущение в буржуазно-либеральных кругах. Что касается последних, то смею напомнить вам, государь, слова одного француза, сказавшего, что как только либерал становится министром, он перестает быть либералом.
Николай коротко и невесело посмеялся.
— Но террор не так уж страшен государству, ваше величество, где аппарат охраны и подавления достаточно крепок. Когда придет время и подходящие обстоятельства, мы раздавим революционный террор террором массовым. Это сильное средство, но единственно возможное. Господин министр внутренних дел фон Плеве прав в одном: русский человек смиряется лишь при виде виселицы. Кроме того, — Столыпин жестко усмехнулся, — есть еще много способов борьбы с этой разношерстной по идеям террористической организацией.
— Я слушаю, слушаю вас, — подбодрил его Николай.
Столыпин пропустил мимо ушей царское поощрение, ибо сегодня царь кричит «браво», а завтра дает пинка.
— Но несравненно сложнее, государь, борьба с теми, кто отрицает террор. Люди, отрицающие индивидуальный террор, объединены в Российской социал-демократической партии. Все последние события на Кавказе, на юге и во многих иных местах — дело этой партии, государь. Метод ее — возбуждение громадных масс, главным образом рабочих. Но кто таковы наши рабочие, как не вчерашние мужики? Циркулируя в массе крестьянства, рабочие несут в села идеи социал-демократов, идеи во сто крат страшнейшие, нежели убийства, чинимые террористами. Государь, нет такого более или менее крупного города, где бы не существовал комитет этой партии, тайная типография, кружки и агенты-конспираторы. Но и эта партия пока еще только в зародыше. Представьте, что будет, когда она распространится по России, подобно лаве, извергнутой вулканом?
Николая передернуло: «Этот губернатор знает больше меня. Кругом только лесть и обман. А между тем вокруг творится черт знает что!.. Мне не раз говорили о социал-демократах, но как-то по-рыбьи, вяло и невразумительно. Надо принять меры. Самые строжайшие!»
Помолчав и подумав, Николай заметил уклончиво:
— Все это может быть и так, но к чему вы, собственно, ведете, я не уяснил. Нас не страшат эти партии.
«Врешь! — подумал Столыпин. — Фанфаронишь, только и всего!»
Он принял вид человека, погруженного в глубокое обдумывание предстоящей речи. Николай терпеливо ждал.
— Ваше величество, — начал Столыпин с деланным душевным порывом, я веду вот к чему. Необходимо хотя бы в крестьянстве, в том самом крестьянстве, что кричит сегодня вам «ура», а завтра будет кричать «долой!», создать барьер, защитный вал, которому не был бы страшен любой последующий революционный натиск. Революционную идею на какое-то время можно ослабить, подавить, но уничтожить невозможно. Нет, — по-актерски горячо воскликнул он, — этого никто, никакая сила в мире сделать уже не в состоянии!
— Вы мыслите слишком однобоко, — резко осадил его Николай. — Вы преувеличиваете. Какая цель преследуется вами? — И высокомерно осмотрел Столыпина с ног до головы.
— Нет, государь, — Столыпин едва сохранял самообладание. Он уже чувствовал всю силу царского пинка. — Богом клянусь, в моих словах нет ничего, кроме истинной правды, желания предостеречь вас и помочь вам сохранить самодержавие и трон. Если придет такой час, поверьте, я приму на себя удар, нацеленный на вас. — Он встал и склонил перед царем голову: «Пинай, мол, если найдешь мужество дать пинок после такого драматического финала!»