Впрочем, слова его, произнесенные на этот раз без всякой напыщенности, убедили Николая в искренности Столыпина.
— Спасибо, — сказал он с чувством. — Я верю вам.
Николай подал Столыпину руку. Тот почтительно, без тени раболепства прикоснулся к ней.
— Может быть, вы хотите подкрепиться? — заметив его волнение, ласково спросил Николай. — Не хотите ли коньяку?
— Спасибо, ваше величество, не хочу. Если позволите, я продолжу свою мысль. — Внутри у Столыпина все ходуном ходило от счастья: час его пробил! Еще рано подниматься на головокружительную высоту, о которой мечталось, но она придвинулась к нему.
— Да, да, — заторопился Николай, — но, с вашего разрешения, я… — Он достал из шкафчика коньяк и рюмки. — Нервы, — сказал он, — нервы и крайняя усталость.
— Понимаю, государь! — Совершенно серьезно отозвался Столыпин, знавший, что Николай всегда оправдывает свои возлияния расшатанными нервами.
— А вы говорите, Петр Аркадьевич, говорите! — выпив одну рюмку и наливая вторую, поощрял Николай собеседника. — Я не буду вам мешать… Прошу!
— Государь, может быть, я буду излагать вещи, известные вам, но все же я коснусь их. Крестьянство в нынешнем его виде далеко не однородное, как это может показаться при поверхностном взгляде. Крестьянский мир, то есть община, теперь раздираема внутренними противоречиями и жестокой борьбой. Слой зажиточный обороняется от слоя совершенно бедного, а среднезажиточный становится то на одну, то на другую сторону. Кроме того, государь, община при нынешних социальных веяниях сама по себе есть широкое поле для деятельности революционеров всех толков. На сходках теперь говорят не только благонамеренные, и не они уже решают дела. Смутьяны, пользуясь скученностью населения и опираясь на недовольство мужиков, берут верх — вот что ужасно.
— Каковы эти недовольства? — со значительной миной спросил Николай; больше он не нашелся, что спросить, а сидеть и бессловесно слушать лекцию почитал для себя унизительным.
— Зажиточные крестьяне, государь, недовольны тем, что община мешает развитию их производительных сил. Она связывает инициативу и не дает разворота их хозяйственным талантам. Полузажиточные, естественно, стремятся быть зажиточными, но и на их дороге стоит община. Беднота — та недовольна и зажиточными и полузажиточными, но и она полагает, что все горе от той же общины. Община поддерживается в своей допотопной невинности государством. Теперь каждый мужик знает, что во главе государства стоят помещики, фабриканты и вы, ваше величество, первый дворянин империи. Таким образом даже по одному этому обстоятельству недовольство всех слоев крестьянства обращается на правительство и на вас, государь. Тут получается гордиев узел, который не может быть развязан, потому что затянут слишком давно и намертво. Есть только одно средство: разрубить узел взмахом топора. — Он передохнул. — Разрушить общину, государь!
Николай вспомнил: нечто подобное лет восемь тому назад ему втолковывал Витте. Он называл сторонников общины «историческими старьевщиками». Но об уничтожении общины и он не осмелился сказать. Этот хватает быка за рога. Людей, слишком смело хватающих быка за рога, Николай остерегался: «Круто берет… Гм! Слишком круто!»
— Но что же последует вслед за разрушением общины? — недоверчиво проговорил он. — И каковы способы ее, гм, гм… разрушения?
— Предоставление права свободного выхода из нее всем желающим, — смело ответил Столыпин. — Закрепить за ними надельную землю, которой они владеют от передела к переделу на основе общинного права. Объявить, что земля, закрепленная за домохозяином, становится с той минуты священной и неприкосновенной собственностью. Предоставить этим домохозяевам право требовать у общины сведения их земли в один участок.
— И какие же выгоды из того проистекут? — В экономике Николай не был силен, да и зачем? На то есть экономисты, или, как их там…
— О, государь, невероятные! — поражаясь неведением царя в простейших истинах политической экономии, воскликнул Столыпин. — Найдутся миллионы, мечтающие о своей собственной земле. Они уйдут из общины, и уж этот факт сам по себе создаст трудности для революционной пропаганды. Легко пропагандировать среди скученной массы, куда сложнее бродить от одного владельца земельного участка к другому в поисках жертвы. Это трудно для самых опытных конспираторов. Более того, невозможно, потому что крестьянин, получивший из рук правительства землю в священную собственность, будет совершенно неуязвим в смысле революционной пропаганды. Охранять свою собственность от покушений разной голытьбы он примется с таким бешеным упорством, которого мы не наблюдаем, увы, даже среди нашего помещичьего сословия. Эти владельцы земли немедленно примкнут к правительственному лагерю, к лагерю порядка. Массы таких людей, осуществившие свои заветные мечты, богатые и сильные поддержкой государства, — они и должны быть тем защитным валом, о который разобьются любые революционные волны. Ваше величество приобретет в их лице действительно верноподданных по духу и совести. Я уж не говорю о гигантских экономических выгодах, которые даст богатая и культурная масса крестьян.