Алексей Петрович заехал в Козлов, собрал незатейливое имущество и с подвернувшейся оказией уехал в Дворики.
Глава шестая
Страшновато было Листрату уходить от привычной жизни, от солдаток и девок, липнувших к нему. Но попа услали в монастырь, Татьяна Викентьевна уехала на службу в Самару, оставаться у нового попа или идти батрачить к «нахалам» Листрат не захотел.
Нахаловские парни злобились на Листрата за его ошеломительные сердечные успехи и били втемную бессчетно раз. Земли у отца Листрата было две десятины, прокормить себя, Аксинью и двух сыновей он не мог. Землю он сдал, а сам бродяжничал и пил запоем, проклиная горькую долю. Как бы жили Аксинья и малолетний Алешка, если бы им не помогал Листрат, неизвестно.
Нужда гнала Листрата на сторону, как в свое время погнала Флегонта, Ивана Козлова и многих других. Денег на билет у него не было: все полученное в расчет от попа он отдал матери, оставив себе полтинник на харчи. Ехал он зайцем, все время прячась от кондукторов. Кто-то в вагоне сказал Листрату, что с такими ручищами ему и в Борисоглебске найти работу раз плюнуть.
«И впрямь, — подумал Листрат, — оно и к дому поближе».
В Борисоглебске он распрощался со своими спутниками и, не теряя времени, пошел в железнодорожные мастерские: вот, мол, мои руки, определите, на что они годны и сколько стоят.
Мастер котельного цеха Воронин, к которому прислали Листрата, поглядел на его дюжие плечи, пристально вгляделся в охальные глаза, покачал головой, но работу дал самую черную. Когда Воронин сказал, сколько Листрат будет получать в день, тот от удивления поперхнулся: вот так привалило счастье! О таком капитале он и мечтать не мог.
Воронин рассмеялся.
Борисоглебск, мирный и тихий городок, был построен лет двести пятьдесят тому назад, как выражается летописец, «для бережения от набегов беспокойных крымских, азовских и ногайских людей, которые прохаживали кругом и те все места воевали, людишек побивали и в полон служивых и уездных всяких людей имали».
В годы петровских войн с Туретчиной приписали Борисоглебск к губернии Азовской, потом вошел он в Тамбовскую, и стал он городом уездным.
На берегу капризной Вороны, красиво бегущей среди степей и древних лесов, стояла пристань. Отсюда по Вороне через Хопер и Дон в Черное море направлялась живность, выращенная на привольных заливных лугах, — лошади, коровы и овцы. На луговой стороне зимой и летом слышалось дробное постукивание топоров да повизгивание пил: Борисоглебск строил до двух тысяч барок в год. Спускали их на воду с молебствиями и выпивками, грузили всякой всячиной и пускали в путь-дорогу через реки и речушки к дальнему морю.
Потом через Борисоглебск на Царицын прошла железная дорога и соединила город с приволжскими краями.
Жило, тут к описываемым временам тысяч пятнадцать человек мужского и женского пола. Господа дворяне завели для своих отпрысков гимназию; остальных учили в приходских школах. Там не очень налегали на юные мозги: умеешь расписаться, затвердил «Отче наш» — и иди к тятеньке, к маменьке, помогай им трудиться в поте лица своего!
Богом хранимое и щедротами его процветающее борисоглебское купечество понастроило множество церквей и кабаков. Чуть ли не на каждом перекрестке храм или «распивочно и на вынос». Купцы, загодя умягчая бога, соперничали в отливке колоколов с малиновым звоном.
В течение многих лет начальственные лица всецело наслаждались покоем, летом купались и ловили рыбу в Вороне или нежились под сенью дубов Тиллеорманской рощи, зимой катались на тройках, охотились и сочиняли преферанс по маленькой. Враждовали, подсиживали друг друга, составлялись целые заговоры, но тоже, так сказать, по маленькой. Потом при содействии напитков мирились и снова враждовали.
Правда, мелкие неприятности изредка случались и здесь. Мастеровые из депо иной раз вдруг да и отмочат нечто дерзкое и непочтительное в адрес начальства. Крикунов для охлаждения страстей становой пристав быстро препровождал в холодную. Начальство спокойно продолжало партии в вист или в преферанс.
Шли годы, крикунов становилось все больше, — холодные уже не вмещали нуждающихся в охлаждении чувств. Потом среди рабочих железнодорожного депо было произнесено, правда еще очень робко и скорее шепотком, зловещее слово «забастовка». Для мирных обывателей Борисоглебска оно означало чуть ли не Великую французскую революцию. Затем в канун Первого мая в городе были обнаружены листовки.