«Никого за забастовку с работы не выгонять…» — читал Полтавский.
Этого Листрат не понял. «За что выгонять? Человек говорит истинную правду! Буйства не видать». И тут Листрата осенило. «Да ведь, стало быть, и я забастовщик? Ого!» Листрату не впервой приходилось участвовать в «мирском деле». Но мать и Алешка ждали от него денег. «Какие к чертям деньги! Погонят в шею, и опять пой репку-матушку!»
Он попытался выбраться из толпы. Мастеровые стояли плотной кучкой, а около запертых ворот ходили люди с палками и никого к калитке не подпускали.
Листрат оставил бесполезные попытки вернуться в цех. Полтавский тем временем читал пункт о том, чтобы выгнали Кожухова и мастера Белова. Толпа зашумела, раздались крики: «Правильно! Гнать Белова! Долой Кожухова!»
Листрат, забыв все страхи, кричал громче всех. Это не прошло мимо шпиков, затесавшихся в рабочую толпу. Листрат был отмечен ими.
В заключение Полтавский крикнул: «Долой царя! Долой самодержавие!» Тут его поддержали немногие; всем стало из-за этих слов страшновато. Только Листрат, помнивший рассказы Тани о царях, их сволочных порядках, надрывая глотку, орал: «Долой царя!» — за что был отмечен шпиками вторично.
Сходка кончилась избранием делегатов для представления требований начальству. Выбрали Полтавского, Воронина и еще нескольких.
— Завтра, — сказал Полтавский, — приходите сюда часам к девяти, мы вам все доложим.
Толпа спокойно разошлась.
Листрат вернулся домой. В обед в стену постучали: Воронин требовал его к себе. Листрат, от нечего делать валявшийся в постели, встал, расчесал рыжие кудри, выдавил угорь, вскочивший на носу, и пошел к мастеру, с усмешкой думая, что сейчас ему зададут головомойку «за невежество».
Воронин встретил его ласково и усадил обедать. Выпили. После обеда засиделись. Сперва Воронин сыграл на мандолине, потом разговорились. Душа Листрата, не ждавшего такого приема, была открыта настежь.
Воронин рассказал ему о забастовках, упомянул, как дружно держались товарищи на юге России и победили начальство.
Когда Воронин заговорил о партии социал-демократов и чего она хочет рабочему человеку, Листрату вспомнилось, как Флегонт Сторожев, приехав в Дворики, собрал мужиков и говорил почти слово в слово то же самое, что и Воронин. Он оживился и с жаром принялся рассказывать о том событии. Воронин слушал в оба уха, поддакивал, то и дело вскрикивал: «Вот так Флегонт!», «Ай да дока!», «Ну, голова!..»
Не забыл Листрат рассказать о мужицком бунте и о других двориковских происшествиях, о том, как его высекли, а потом посадили в тюрьму.
Воронин похлопал Листрата по плечу.
Да у тебя, парень, бока медные, и сам ты утюженный. А притворялся, скрытная душа! Стоит пень пнем… «Что, мол, такое забастовка?» — Воронин рассмеялся, а потом сказал: — Только вот что, Листрат Григорьевич. Об этом головастом Флегонте больше никому ни звука. Во мне это умрет — и баста! И обо всем, что я тебе толковал, тоже молчок, слышишь? Жандармы — им бы только до нас дорваться, а там поминай, как звали. И Флегонта, и тебя, и всех, кто был в буераке, и меня за мои с тобой разговоры ушлют, куда Макар телят не гонял. За эту науку нас в Сибирь с железом на руках-ногах… Понял ли?
— Понял, Евгений Иванович. Тоже, поди, не из дураков.
— То-то… Если сегодня все обойдется благополучно, ты приходи ко мне. Времени у нас теперь много, я тебе мозги растрясу. Парень ты, видать, смышленый. Почитать кое-что дам. Но эти книжки дороже золота и страшнее смерти — каждая строка может обернуться петлей.
— Я, Евгений Иванович, — смущаясь, промямлил Листрат, — только на баб чуток слабоват. И от ребят как-то отбился. Дразнят меня деревенщиной, я и прочь от них… А с бабами к чему такие разговоры? Им другое подавай, бабам-то…
— И с бабами поосторожнее. Знаю я твои проделки! — Воронин погрозил кулаком, здоровенным, как кузнечный молот. — Баловство это, понял? — сурово прибавил он. — Бросить надо эту шарашкину контору, делом заняться, книжки читать, уму-разуму поднабраться. Пора. Чай, не махонький!
Воронин дал Листрату книжку. Остаток дня Листрат провел в глухом углу сада. Читал он, что называется, до седьмого пота, а утром пошел на сходку в депо, решив держаться кучно со всеми. У ворот депо по-прежнему маячили караульные. Толпа слушала Полтавского.
— Начальство, — сказал он, — наших требований не приняло.
Мастеровые загалдели вразброд. В эту минуту появился «сам». Многие рабочие ни разу не видели начальника депо. Петрашевский, злой на весь свет, взобрался на скамейку и крикнул: