Петр, Семен и зятья Луки Лукича, окруженные родней, стояли на противоположной стороне круга. Народ разговаривал всяк о своем. Ребятишки баловались около смрадной лужи. Парни втихомолку заигрывали с девушками.
Нахаловские старики медлительно переговаривались, нюхали табак, угощая друг друга, трубно чихали, возбуждая тем смех в передних рядах, хвалили или порицали качество табака, толковали о мирских делах, о погоде, которая «слава тебе, оссподи, кажись, пошла на устой, а дело, сват, оно идет к севу, так что как раз все и приходится…»
Появился сельский староста Данила Наумович. Ради праздника он вырядился особенно старательно: волосы его были намаслены и блистали, блистали новешенькие калоши на сапогах, блистало жирное, вспотевшее от ходьбы лицо.
Голос старосты, окончательно осипший от чрезмерного потребления холодного кваса, служил постоянным предметом издевок. Так случилось и теперь: едва Данила Наумович приблизился к правлению и, сняв шапку, поклонился миру, Никита Семенович заметил:
— Голосок не поставил, Данила?
Все рассмеялись.
— Ты бы, Данила, к докторам подался. Болтают, будто нынче вместо пропитого голоса могут приспособить медную трубку: вставят в горловину — и рыкай вроде дьякона, — сказал Андрей Андреевич.
Снова раздался хохот.
Данила Наумович, привыкший к глумлениям, ушел в правление и вышел с папиросой. Ареф вытащил из правления стол, две табуретки и ушел, ругая всех на чем свет стоит.
Сперва сходка решала разные мирские дела.
Когда с ними было покончено, все замолчали. Мужики ждали, кто из Сторожевых первым начнет разговор о разделе. Лука Лукич помалкивал. Хранил суровое молчание Петр; молчали сгрудившиеся вокруг него зятья.
— Луке-то Лукичу, старики, — крикнул Никита Семенович, — приличнее бы не на бревнах, а на крыльце сидеть… Почему нахаловцы, свои животы выставив, сидят на крыльце ровно тебе тумбы? Чего такого они для мира сделали? А Лука Лукич пострадал за правду.
— Желаем, желаем, — раздались голоса. — Иди, Лука, на почетное место.
— Садись, Лука, серёд нахаловцев, — громко сказал Фрол. — Эй вы там, посторонитесь! По чести и место. И не спорьте со мной.
Мир одобрительно зашумел.
Лука Лукич поднялся, поклонился пароду и перешел на крыльцо. Снова замолчала сходка.
— Стало быть, старики, — начал Данила Наумович, — тут такое дело… Тут дело такое, — прибавил он глубокомысленно, но, ничего больше не придумав, почесал бороду и замолк.
Петр решительно тряхнул головой и вошел в круг.
Богатеи, сидевшие на крыльце, зашевелились. Старик Зорин посмотрел на Петра, словно видя его впервые, и, обратившись к Луке Лукичу, сказал:
— Так что, Лука, внук твой, как нам известно, имеет на тебя обиду. Жалуется твой внук Петька, будто ты притеснения чинишь семейству. Каково, а? Жалуется! — Он хихикнул.
— Именно! — выкрикнул Петр. — Именно обида, Семен Тимофеевич.
Сходка разом зашумела. Андрей Андреевич сорвался с места, подскочил к Петру и громко заговорил, комкая в руках шапку:
— Какая такая обида тебе учинена, а? Ишь ты! Чем изобидел тебя, тихонького да махонького, Лука Лукич? Мир, вы знаете такого человека, кого бы Лука Лукич обидел словом или делом?
— Давай, давай, Андрей, выкладывай! — перекрывая гул толпы, крикнул Никита Семенович. — Дай ему, волчонку, под самые микитки. Эка сказал: Лука обидчик! Да наш Лука, братцы, чище голубого неба, белее самого белого снега. А тут про него такое…
Сходка кричала и волновалась, люди несли всяк свое, ругаясь и перебивая соседей; то там, то здесь вдруг возникал хохот, тучей висели над толпой ругательства. Кто угрожал Петру, кто защищал его.
Данила Наумович терпеливо ждал, когда уляжется шум.
Петр столбом стоял около крыльца, нервно сжимал и разжимал пальцы, глаза его горели. Семен трусливо озирался вокруг. Зятья скучились — между ними шла грызня. Один укорял другого в том, что именно он, а не кто другой выставил на позорище семейство.
Лука Лукич сидел, понурив голову, и вздыхал.
Крики прекратились: надорвав глотки, люди замолчали. Тогда Петр, сдерживая клокотавший гнев, обратился к сходке:
— Мир! — Он поклонился народу. — Обида такая: дед наш Лука Лукич, про него ничего худого и мы не скажем, обещал нам раздел после смерти батюшки нашего, Ивана Лукича. Раз обещал — делай. На том стоим я, брательник мой Семен Иванович и наши зятья. В семействе воли нам нет, а люди мы в летах и вполне можем хозяйствовать сами по себе. Такая наша обида, старички, а ваше суждение для нас будет вроде закона. — Он снова поклонился и отошел в сторону.