— Вот тут начали кричать: делить, мол, делить! Головы ваши неразумные. А о том вы подумали: ведь в братчине все, в складчине… В согласном-то стаде, наши отцы говаривали, и волк не страшен. Ну, разделю я их, что будет? Одному хозяйству поруха, шести — по миру идти. Отцы! — воззвал Лука Лукич к сходке. — Ведь оно сказано: сноп без перевясла — солома! Размотают мой дом, разрежут землю на малые кусочки, все пойдет прахом… Или мало нищих на селе, что вам охота еще шесть нищих семейств к тем, что есть, добавить? Или мало на селе горя, чтобы еще горюшка подлить? Рассудите нас. Я все сказал.
— Теперь, старики, пожалуй, и Петьку можно послушать, — просипел Данила Наумович.
— Желаем, желаем!
Петр одернул поддевку, снял шапку и вышел на круг. Сходка притихла, все головы вытянулись, старики подставили к ушам ладони, чтобы лучше слышать.
— Так, отцы… Дед все сказал. Мы не перечили, не орали. — Он солидно помолчал. — Хозяйство наше, старики, все равно рушится, потому как дед наш Лука Лукич от дома отбился. Он строит храм и на той постройке, вы сами знаете, пропадает целыми днями.
— Эй! Ты про храм помолчи! — прикрикнул на Петра Фрол. — Это божье дело, мы его всем миром Луке Лукичу поручили. И не тебе за то выговоры миру чинить!
— Я не то, чтобы выговоры, — оправдался Петр, — я про хозяйство… Храм, известно, дело божье, а дом? Что дом без хозяина? Дед в разъездах: то по одному мирскому делу, то по другому… Кому он хозяйство оставляет? Андрияну. А чем Андриян займается? Как грош заведется — в кабак.
Народ долго смеялся. Лука Лукич гневно хмурился. Старики толкали его в бок и что-то шептали.
— Теперь еще скажу. Дядя наш Флегонт в бегах…
— Помолчи о Флегонте! — с яростью выкрикнул Лука Лукич. — Зачем Флегонта касаешься? Какое тебе, волчонок, дело до Флегонта?
— Пусть говорит, — поддержал Петра один из Туголуковых, желая показать свое уважение к власти, против которой, как все знали на селе, пошел Флегонт.
Сходка пошумела и успокоилась.
— Дядя наш Флегонт Лукич, — продолжал Петр, — разыскивается начальством за свои злодейские дела, а наш дед того смутьяна ждет не дождется. Рассудите сами: то он возле церкви, то он в разъезде, то он сидит на погосте у сторожки и все на дорогу поглядывает, сынка своего ненаглядного, Флегонта Лукича, поджидает. Да и не он один Флегонта ждет! — Петр уперся взглядом в Андрея Андреевича. — Вот и он, отцы, ждет не дождется Флегонта, чтобы опять такое же устроить, что у нас было.
Сходка пришла в необыкновенное возбуждение. То там, то здесь образовались отдельные группы, где каждый толковал о своем. Народная толпа колыхалась, со всех сторон неслись выкрики, оскорбительные прозвища; охрипшие голоса мешались в кучу, никто никого не слушал.
Стороннему наблюдателю могло показаться, что мир забыл о главном и занимается бог знает чем… Сосед ругался с соседом из-за каких-то давнишних обид, ругань переходила в отчаянную свалку. Мужики налетали друг на друга, хватали за полы поддевок, петушились и были готовы каждую минуту к драке, но тут взрыв шума, возникший в другом месте, отвлекал их; люди шарахались из стороны в сторону… Кто-то взбежал на крыльцо и говорил оттуда, путаясь в словах. В других местах тоже несли околесицу.
Андрей Андреевич и его соседи с Дурачьего конца подбегали к крыльцу и ввязывались в яростные споры с нахаловцами, припоминая им мироедство, обкладывая Туголуковых и Акулининых последними словами, изрыгая проклятья и прося у бога ниспослать на их головы все небесные кары. Нахаловцы отбивались, обвиняя народ в делах столетней давности. Иные громко говорили, ни к кому, в частности, не обращаясь, да их никто и не слушал, другие горланили только ради того, чтобы произвести как можно больше шума. Весь запас обидных колкостей, попреков, все старые счеты выкладывались начистоту. Глаза у всех покраснели от возбуждения, в воздухе мелькали палки.
Данила Наумович с осоловелыми глазами наблюдал за разгулявшейся стихией. Он был спокоен: все сходки испокон веков так же начинались, но совсем по-другому кончались.
В этом нестройном шуме голосов, во всеобщем волнении в конце концов выкристаллизовывалось мудрое мирское решение. Тут все имело свой глубокий смысл. Здравый народный рассудок почти всегда побеждал, и скандальная сходка расходилась, разумно решив дела села.
В этой буре народных голосов и мнений, во всеобщем волнении спокойным оставался только Лука Лукич. Он сидел недвижимый и думал спокойно и сосредоточенно: казалось, шум, вопли и ругань, раздававшиеся вокруг, не доходили до его слуха.