Снова загрохотали, зашумели мужики.
— Вот так сон! — закричал кто-то сзади.
— Никогда такой жизни не будет, Егорыч!
— Почему не будет? — заметил Сторожев. — У мужика — земля, у мужика — сила. А где сила, там и власть…
— А нам какая бы ни власть — абы жилось всласть! — вставил Андрей Андреевич. Слова эти он не раз слышал от Фрола Петровича.
— Стой, стой, мужики! Я речи своей не кончил. Проснулся я тогда и рассказал свой сон Антонову. «До такой бы, — говорю, — жизни дойти!» Тут мне Антонов показывает книжку и читает. И выходит по той книжке, что такой жизни быть непременно, ежели ее все мужики захотят.
— Как не хотеть! — закричало разом несколько человек.
— Брехня все, Егорыч!
— Нет, мужики, не брехня! Никто нам нашу жизнь не будет устраивать, если мы не устроим ее сами. А с коммуной вам все равно не путь.
Ишин, вспотевший и разгоряченный, сел, вытирая рукавом лицо. Мужики, так дружно хохотавшие минуту назад, молчали, глядели исподлобья. Говорить они отказались. Напрасно Петр Иванович взывал к ним, напрасно еще раз выступал Ишин. Никто не задавал вопросов, и никто не уходил домой. Наконец, когда Сторожев выбился из сил, встал Фрол Петрович.
— Это дело сурьезное. Такое дело в один секунд не решают. В прошлый-то раз присоединились к ним, решили на ходу, тяп-ляп, а что на поверку вышло? Безобразия одна вышла. Хавос, по-ученому. Я, мужики, думаю, обождем, а? Поживем вольными, а? Чай, над нами не каплет. Верно я говорю?
— Верно! — загудели собравшиеся.
— Пущай опять сам Антонов приедет! — крикнули из толпы. — Мы с ним покалякаем.
Мужики поднялись и стали выходить.
На дворе стояла звездная морозная ночь.
Сторожев шел домой мрачный, злой, его раздражало упорство мужиков.
— Ну, что делать? — спросил он Ишина.
— А ты их постращай, Петр Иванович. У мужика спина крепкая. Его до тебя били, и ты побьешь — не испортишь.
— А что Антонов говорил? — с опаской пробормотал Сторожев — ему не терпелось всыпать непокорным мужикам.
— А пес с ним! Подумаешь, начальство! Чай, я тоже не последняя спица в колеснице. Действуй!
Наутро рассерженный Сторожев разрешил своим людям «грабнуть» село. Конники рассеялись по дворам, послышались визги, бабьи крики, кудахтанье кур, блеяние овец.
Уезжая в Грязное, Сторожев захватил с собой Андрея Андреевича и Матвея Бесперстова.
На следующий день их привезли домой. Они ничего не говорили, лежали молча с закрытыми глазами. Когда обоих раздели, увидели: кожа на спине висела синими клочьями, из ран струилась кровь. Крестьянин, который привез их, передал собравшимся слова Сторожева:
— …велел он сказать: до тех пор, пока, мол, не присоединитесь сызнова к Антонову, пороть буду вас нещадно.
Через день снова явились конники из сторожевского Вохра, захватили еще двух: школьного сторожа Фруштака — сын его ушел с красными — и комитетчика Акима. Их привезли домой, как и первых, запоротыми до потери сознания.
Мужики сдались. Они послали за Сторожевым делегатов в Грязное. Фрол Петрович застал его за обедом. Сторожев делегатов выгнал вон, но старики вернулись и умолили Сторожева пощадить село.
Снова собрался народ в школе, снова говорил Ишин:
— Ну что, как живете? — начал он, обращаясь к мрачным людям. — Меж двух огней, видно, не сладко! С обоих концов жмут, а? Погоди, вот красные придут, пожмут не так. Они не посмотрят, что вы сами по себе живете. У них разговор короток — десятого в расход.
И Ишин начал рассказывать о зверствах красных. Запуганные мужики бледнели и ахали.
— Нам все понятно, — говорил после Ишина степенный Данила Наумыч. — Нам все разъяснено, слава богу. А только, милый человек, скажи ты нам, какая же выгода от твоего Антонова? Ведь нам опять армию содержать, людей посылать, лошадей, хлеба вам давать?
— Ну что ж, — сказал Ишин и засмеялся. — Поторгуемся.
— Этак оно лучше, — вставил сидевший в первых рядах поротый Сторожевым Аким. — А то все слова да угрозы.
— Верно, верно говорит Акимка! — закричали из угла.
Ишин вскользь рассказал о требованиях Антонова.
— Нам от вас ничего не надо, — закончил он речь. — Армию мы содержим не первый год. Мужику, который с нами, она не в тягость.
Снова встал Фрол Петрович.
— Вот оно что, мир. Ясно, с красными нам нет путей. Опчество так решило: просить Сторожева — пусть уговорит приехать Степаныча, сами с ним говорить желаем, потому что все вы под ним ходите. И не спорьте со мной! И тогда либо мы к вам до конца пристанем, либо, ежели опять Кольке Пастуху волю дадут, противу вас встанем.
Ишин развел руками, Петр Иванович выругался. Но делать было нечего: Сторожев поехал уламывать Антонова.
Через два дня в село явился «сам». Серый в яблоках жеребец плясал под ним, седло, бархатный чепрак и вся упряжь сверкали серебром. Красные с серебряными лампасами галифе Антонов заправил в гусарские сапоги, шапочка-кубанка лихо сдвинута набекрень.
В село, которое раздражало его упорством, он привел лучшие полки, личную охрану, весь штаб — показывал товар лицом мятежным мужикам.
На улице хоть шаром покати. Мужики мрачно смотрели на войско из окон. Было тепло, шел тихий редкий снежок. Штаб расположился в избе Данилы Наумовича, а конники разошлись по квартирам и отказались брать сено у хозяев — каждый имел в запасе свой корм. Это понравилось мужикам.
А ближе к вечеру случилось вот что: накануне правдами и неправдами Сторожев заманил Кольку Пастуха в Грязное, отряд обезоружил, самого Кольку повязал и привез в Дворики. Лежал бандит в амбаре у Данилы Наумовича и ждал решения своей судьбы.
Докладывал о похождениях Кольки Санфиров. Антонов слушал его рассеянно. Колька Пастух одним из первых пришел в банду, бесшабашная удаль его нравилась Антонову, и наказывать его слишком сурово он не хотел. Сторожев сказал:
— Не вздрючишь Кольку, мужиков не уломаем.
Антонов дернул скулами. Санфиров хмуро заметил:
— Да ведь он и тебя не признает. Орет на весь белый свет, что ты главный бандит, кулаками нанят, под их дуду пляшешь.
Это взбесило Антонова. Налившись бешенством, он рявкнул:
— Сторожев, ты это слышал?
— Было дело, — сумрачно ответил Петр Иванович.
— Расстрелять мерзавца! — приказал Антонов. — Расстрелять на глазах у всех!
Перед расстрелом Кольку напоил кто-то, он шел, не понимая, куда его ведут, и орал похабную песню. Близ церкви Кольку поставили к каменной стене и расстреляли. Убирая в кобуру маузер, Антонов обратился к мужикам:
— Вот видели? Собственными руками убил подлеца, который обижал крестьянина.
Мужики выпустили из холодной милицию и выбрали новый комитет, оставив из старых членов только Фрола Петровича, Акима и Андрея Андреевича, потому что прочие, мол, были с Колькой Пастухом заодно.
Антонов уехал вечером. Сторожев первую ночь после долгого перерыва провел дома.
Высоко над селом стоял месяц. Высыпали крупные зимние звезды. Собаки лаяли на редких прохожих. В комитете, прикорнув на столе, дремали дежурные. На краю села ходили вооруженные караулы, далеко на дорогах рыскали конные дозоры.
…И снова зловещая тишина в селе; не выходили парни и девки на гульбище; не собирались мужики, как бывало, на бревнах у избы, где заседал комитет.
Сойдутся бабы у колодца, пошепчутся, повздыхают и поплетутся домой. Черная, тревожная жизнь!
День и ночь заседал комитет. В нем председателем кузнец-баптист Иван Семенович. Фрол Петрович заведует снабжением, поповский сын Александр строчит протоколы, Данилы Наумовича сын, белоусый Илья, бывший унтер, — начальник сельской милиции.
Милицию тоже перешерстили. Прежних милиционеров отправили в полки, а на их место поставили людей по своему выбору: Василия Ивановича Молчанова, крепкого хозяина, двух сыновей; Сергея Васильевича Загородного, хуторянина, трех сыновей; Ивана Туголукова, недавно вернувшегося из армии, привыкшего к винтовке, как кузнец к молоту; еще человек пять.