Камни уже нагреты солнцем. Костя и Нюта садятся на фундамент лицом к морю. По заливу идет мелкая зыбь, фарватерные бакены весело, беззаботно раскачиваются, каждый на свой лад. Две чайки летят над заливом в патрульном полете — прямо, строго по прямой. Финская лайба под серым парусом клюет носом волну. Мористее виден черный транспорт, дымящий обеими трубами. Правее его, чуть ближе к Лахте, что-то небольшое плывет, покачивается; то скроется, то снова вынырнет. Может быть, это какое-нибудь бревно, сосновая чурка. А быть может, это стальной бочонок. В нем — стальная дощечка, и на ней два имени. Они всегда будут рядом — вечно, вечно, вечно.
Волны, набегая на плоский, топкий берег, подтверждают:
— Вечно, вечно, вечно!
ЧЕРТА ГОРОДА
В одно из сентябрьских воскресений ученик второго класса Коля Петров сидел дома и смотрел в окно. С высоты шестого этажа видны были красные крыши, черные окна чердаков, серые брандмауэры с белесыми подтеками сырости. В стене соседнего дома виднелась пробоина от снаряда, и от нее по штукатурке бежала паутина трещин.
Коле, недавно переехавшему с матерью из деревни в город, Ленинград казался огромным, почти бесконечным.
«Где он кончается? — думал Коля. — Дома, дома, а за этими домами еще дома, а за ними еще и еще. Ну, а дальше?» Получалось, что и дальше опять дома, и так без конца. В Ленинград Коля въехал ночью, пригородов не видел и не мог себе представить, где и как кончаются улицы.
Он сидел у окна, смотрел вдаль и вслушивался в ровный, мощный шум, доносившийся снизу, — это шумел, жил город.
Из-за этого шума Коля не услышал, как позвонил у дверей его одноклассник Женька Грибов, как мать отворила ему дверь и как Женька вошел в комнату. Когда тот положил руку на Колино плечо, Коля даже вздрогнул.
— Все смотришь, — покровительственно сказал Женька, — смотри, смотри, привыкай. Это тебе не деревня.
— У нас тоже хорошо было, — промолвил Коля.
— Хорошо, да не так.
— Так ты ведь там не был, чего ж ты говоришь.
— Ну и что ж, что не был. Вашу деревню за пять минут обойти можно, а нашему городу конца нет.
— Совсем конца нет? — спросил Коля, на мгновение поверив этому.
— Вообще-то конец есть, только далеко очень.
— А очень далеко?
— За городской чертой, — ответил Женька.
— А какая городская черта?
Женька и сам толком не знал, что это за городская черта, но он не раз слыхал такое выражение, да еще видел на плане, висящем над столом у отца, красную линию, которой была обозначена граница города. Чтобы не уронить своего авторитета, он ответил Коле равнодушным тоном:
— Неужели ты не знаешь? Это каждый знает. Такая черта вокруг города сделана. Она и на карте есть, красная такая. За ней уже нет ничего.
— А ты видел ее?
— Ну, еще бы. Не раз видел. Мы туда даже на экскурсию ездили, — добавил для убедительности Женька.
— Давай поедем вместе, посмотрим.
— Тебя мать не отпустит, — пошел на попятный Женька, — туда ведь далеко, на трамвае ехать долго надо. Нет, не отпустит она ни за что.
— А я скажу, что недалеко пойдем.
— Нехорошо врать родителям, — сказал Женька, повторяя фразу, не раз слышанную им от отца.
— Это ты все врешь про черту, — возразил Коля искусственно спокойным голосом, — да и ничего в ней интересного нету.
— Это я-то вру! — воскликнул Женька. — Ладно, собирайся, поехали ее смотреть!
И они пошли на трамвайную остановку.
Когда вдали показался трамвай, Женька предупредил Колю: — Как подойдет, сразу прыгай в задний вагон, бери пример с меня. Все умные люди всегда в задний вагон садятся, из него выпрыгивать легче.
Мальчики устроились на площадке, трамвай тронулся. Мимо, дребезжа и позванивая, поплыли дома, запестрели вывески. Потоки людей шли по тротуару, закрывались и открывались двери магазинов, автомобили легко бежали по серому асфальту. И хоть трамвай и гремел на ходу, но сквозь этот грохот проступал и иной шум — рокот города, рожденный из тысячи тысяч звуков. Как ручейки, вытекали они из дверей магазинов, из раскрытых окон, из подворотен. Как в реку, втекали они в улицу, в шум автомобилей и трамваев, смешиваясь, сплетаясь, забывая свои истоки.
На одном из перекрестков трамвай остановился, пропуская какие-то большие фургоны.
— Зверей в цирк повезли, — сказал Женька. — Ты был в цирке?
— Нет, еще не был.
— А еще считаешь себя культурным человеком. Обязательно сходи. Ты знаешь, я, может быть, стану укротителем, у меня есть к этому способности.
— Я схожу непременно, — ответил Коля. — Может, и у меня есть способности.
Трамвай продолжал свой путь, пересекая улицу за улицей. Попадались улицы неуютные, как больничные коридоры, — улицы, по которым, казалось Коле, можно ходить только быстрым шагом, как в мороз, лишь бы поскорее вернуться домой. А были и уютные, гостеприимные, — на таких, казалось, можно жить, не заходя в квартиру. И чем дальше шел трамвай, тем многообразнее, бесконечнее представлялся город Коле, и он уже почти не верил, что город где-то кончается.
Но вот улицы стали уже, все больше стало попадаться заборов, больше стало пустырей, развалин, поросших сорной травой. Наконец трамвай остановился у петли, и мальчики вышли.
— Теперь куда пойдем? — спросил Коля.
— Кажется, вот по этой улице надо, — ответил Женька.
Они пошли по улице, долго шли по ней и уперлись в развалины какого-то дома.
— Надо не по этой улице было, — сказал Женька. — Это что-то не то.
— Может быть, спросим у кого-нибудь? — предложил Коля.
— Нет, не стоит спрашивать, — смущенно ответил Женька. — Мы и сами найдем. — Они свернули вправо, пошли по другой улице, потом опять свернули, но все было напрасно. Наконец один переулок привел их на автомобильное кладбище.
— Куда ж ты меня завел? — сказал Коля. — А где же черта города?
— Не знаю, — ответил Женька. — Я в прошлый раз не на этом трамвае ездил. Мы с тобой заблудились, кажется.
— Так бы с самого начала и сказал, что не знаешь дороги. А я тебя серьезным человеком считал.
— Чего придираешься, сам же навязался. Давай пойдем дальше. Или ты, может быть, скис?
— Это ты, наверно, скис, а я никогда не скисаю.
Мальчики вошли в ворота — одна створка ворот валялась в стороне, на земле, и сторожа здесь никакого не было. На низменном болотистом поле виднелись неровные ряды легковых машин и грузовиков — от некоторых остались только остовы.
У самых ворот автомобильного кладбища стояли изувеченные эмки — без покрышек и стекол, широколобые грузовые зисы с пробитыми радиаторами и обугленными бортами; стояло несколько изрешеченных осколками автобусов, и сквозь их серо-зеленую камуфляжную окраску просвечивала местами гладкая эмалевая голубизна — их прежний, мирный цвет. Эти машины умерли насильственной смертью, они были убиты — им бы еще ездить да ездить. А дальше, в конце поля, стояли старинные авторыдваны — нелепые, необтекаемые легковые автомобили давно забытых фирм. Некоторые из них походили на кареты, другие — на извозчичьи пролетки. Эти машины никто не калечил, никто не убивал — они мирно прожили свой долгий век и сами тихо скончались от старости.
Ребята дошли до конца поля, туда, где проходило высокое полотно железной дороги. Здесь было совсем сыро, начиналось болото. Колеса автомобилей тонули в высокой, нездорово-яркой траве. Остовы машин подступали вплотную к железнодорожной насыпи, точно силясь взобраться на нее, уйти из низины, от тоскливой сырости. Остро, кисловато пахло ржавчиной, сорной травой, пустырем.