…Никола отшвырнул ногой стул. Крюк выдержал тяжесть его маленького, тощего тела.
Глава девятая
Возвратившись ночью от Опанаса, Лев заглянул к Богданову, — он проснулся. Взгляд его был мутный.
— Ну, как дела? — шепотом спросил Лев; он боялся разбудить сиделку. Она дремала в столовой.
— Фу, какая гадость! — Богданов сморщился. — Всего выворачивает наизнанку.
Лев ушел к себе, лег и проспал как убитый ночь и половину следующего дня.
Его разбудил стук в дверь.
Лев поднял голову и осмотрелся.
Было уже под вечер. Косые лучи солнца лежали на столе.
— Войдите, — сказал Лев и подумал: «Кто бы это мог быть?» Вошел Богородица — худой, с ввалившимися щеками, растрепанный и небритый. Не поздоровавшись, он прошел к столу и сел.
— Ты почему долго не был? Где шатался? — раздраженно спросил Лев.
— Читал.
— Что читал?
— Евангелие читал. Послание Павла к евреям.
— Опять за свое?
— Что у тебя?
— Голова болит. Дай пить.
Лев жадно выпил воду. Потом снова лег.
— Компанеец был?
Лев качнул головой.
— Лена?
— Нет.
Лев отвернулся к стене.
Он думал все об одном и том же: неужели провал?!
— Стало быть, надо вытаскивать Петра Ивановича и на чинать все сначала. Все сначала… Строить здание, не зная, какая под ним почва… Может, снова песок?
Бледный солнечный луч переполз через стол и лег на пол. С железной дороги донесся гудок.
За стеной, громко шлепая туфлями, бродила Юля.
Лев все думал, и мысли в больной голове путались и сбивались. Почему-то вспомнился школьный сторож Евсей Семенович. Вот он стоит посреди двора, чешет живот, щурит глаза, по носу его ползет муха, а ему все равно, пусть себе ползет божья тварь…
— Ты в бога веруешь? — прервал воспоминания Льва резкий окрик Богородицы.
Лев вздрогнул и обернулся. Богородица стоял у кровати и глядел на него холодными застывшими глазами.
«Господи, — мелькнуло в мыслях, — да ведь он сумасшедший!»
— В какого бога? — спросил он. — У тебя их, Миша, столько было. Я уж запутался…
— Богохульствуешь?
— Что ты встрепанный какой-то сегодня! Побрился бы. Смотреть тошно!
— Я тебя спрашиваю — веруешь ты в бога?
— Пошел ты к дьяволу! Богоискатель! Подумай лучше, что делать дальше.
— Думай сам. Я богом позван.
— Опять! Ну, расскажи, расскажи — занятно! Новая вера?
— Вера одна есть!
— Да?
— Один я знаю истину! Господи, помилуй меня! — Богородица рухнул на колени и, припав головой к полу, захлебываясь, зашептал молитвы.
— Ну, знаешь, встать я не могу, поднять — не подниму. Когда кончишь, скажи.
— Верую, что все по закону очищается кровью и без пролития крови не бывает прощения. Верую, что всякий первосвященник поставляется для приношения даров и жертвы. Верую, исповедую, господи!
— Пошел вон! Маньяк! — цыкнул на него Лев.
Богородица стих, но долго еще лежал на полу. Сумерки густели, когда он поднялся и строго сказал, не глядя на Льва:
— Я верую в истинного бога. Я знаю, чего он хочет.
— Чего же хочет твой новый бог?
— Жертвы вечерней! Он ее примет, он благословит ее. Нет, не плодов и овощей хочет. Крови! Ты слышишь, Лев? Крови требует господь! Нет, нет, постой, не перебивай. Я не спал три ночи, я все думал, и вот прояснилось. Он приснился. Он даровал мне символ новой веры. Он сказал, что ему надоели колокольные звоны и пресные, кислые просфоры, он хочет горячего мяса, понимаешь, какого мяса? Сказано Павлом в послании к евреям: «Невозможно, чтобы кровь тельцов и козлов уничтожила грех».
Лев, приподнявшись на подушке, молча слушал Богородицу, а тот, побледневший, с капельками пота на лбу, стоял перед кроватью, говорил, брызгал слюной и смотрел мимо него остановившимися глазами.
— Послушай, Лев, он зовет нас к себе. Будем жрецами вечерней жертвы. Ага… не хочешь? Бог проклял тебя. Ты один. И я ухожу от тебя. Будь проклят, богохульник!
— Нет, нет, погоди! — Лев схватил руку Богородицы. — Погоди, куда ты?
— Пусти!
— Куда ты пойдешь от меня? Ты же клялся.
— Он освободил меня от клятвы! Оставайся один, без бога и без людей. Кончено!
— Нет, не кончено! — прохрипел Лев. — Не кончено. А я — то думал… У-у, гадина… — Лев вскочил с кровати. Расстегнутый ворот нижней рубахи обнажил кусок белой мертвенной кожи. Синие вены ползли к шее, втиснутой в острые ключицы.