Выбрать главу

— Цезарь, — отвечали они, — нам велели тебе сказать, что, если ты действительно хочешь получить монархию, ты должен принять ее в дар от сената, а не от гвардейцев.

Я не мог удержаться от смеха; а с тех пор, как убили Калигулу, я даже не улыбнулся.

Я спросил:

— Это все или есть и третье послание на случай, если мне не понравится второе?

— Нет, больше ничего нет, цезарь, — смиренно ответили они.

— Что ж, — сказал я, все еще улыбаясь. — Передайте сенату, что я не виню их за нежелание получить нового императора. Предыдущему не удалось почему-то завоевать сердце своего народа. Но с другой стороны, императорская гвардия настаивает на том, чтобы я принял этот титул, офицеры уже присягнули мне на верность и заставили меня принять их присягу. Как же мне быть? Передайте сенату мое глубокое почтение и заверьте их, что я не стану делать ничего противоречащего конституции, — тут я с вызовом взглянул на Ирода, — они могут быть спокойны, что я их не обману. Я признаю полномочия сената, но вместе с тем должен напомнить, что нахожусь не в том положении, чтобы противостоять желаниям моих военных советников.

Защитники народа отбыли из лагеря, рады-радешеньки, что им удалось унести оттуда ноги. Ирод сказал:

— Неплохо, но было бы еще лучше, если бы ты проявил твердость, как я советовал тебе. Ты только затягиваешь дело.

Когда Ирод ушел, полковники сказали мне, что я должен оделить каждого гвардейца ста пятьюдесятью золотыми за то, что они возвели меня на престол, и пятьюстами золотыми всех капитанов. Что до них, полковников, сумма зависит от меня самого.

— Вам хватит по десять тысяч на человека? — пошутил я.

Мы сошлись на двух тысячах; затем они попросили меня назначить главнокомандующего, так как прежний командующий был в числе заговорщиков и сейчас, по-видимому, участвовал в совещании сената.

— Выберите, кого хотите, — безразлично сказал я.

Они выбрали полковника Руфрия Поллия. Затем мне пришлось выйти на плац, сообщить с трибунала о пожалованных мною деньгах и принять присягу на верность от каждой роты в отдельности.[24] Меня попросили также заявить, что такие же деньги получат в дар полки, стоящие на Рейне, на Балканах, в Сирии, в Африке и во всех остальных уголках империи. Я сделал это с тем большей охотой, что, как я знал, всюду, кроме рейнских полков, солдатам сильно задержали жалование, — на Рейне Калигула заплатил деньгами, украденными у французов. На принятие присяги ушло несколько часов, так как слова ее повторял каждый солдат порознь, а их в лагере было двенадцать тысяч; затем появилась городская стража и потребовала, чтобы ей тоже позволили принести присягу а затем ввалилась толпа моряков императорского флота из Остии. Казалось, этому не будет конца.

Когда сенат получил мой ответ, было решено отложить заседание до полуночи. Предложил это Сентий, а поддержал его предложение сенатор, сорвавший перстень у него с пальца. Как только все проголосовали, сенаторы поспешно покинули храм и разошлись по домам, где запаковали кое-какие пожитки и, выбравшись из города, направились в свои поместья, — наконец-то они осознали шаткость своего положения. Наступила полночь, сенат собрался на совещание, но что за жалкий это был сенат: пришло меньше ста человек, и те были в панике.[25] Командиры городских батальонов тоже вернулись сюда, но как только совещание началось, потребовали у сената дать им императора. Это единственная надежда для Рима, напрямик сказали они.

Ирод был совершенно прав. Первым предложил себя Виниций. У него, по-видимому были сторонники, в том числе его двоюродный братец, этот крысенок Винициан, но их оказалось не так уж много, и консулы сразу указали ему его место. Они даже не поставили его кандидатуру на голосование. Затем, как и предсказывал Ирод, выдвинул сам себя Азиатик. Но Виниций тут же поднялся с места и спросил, неужели кто-нибудь отнесется к этому предложению серьезно. Началась драка, противники не жалели кулаков. Винициану разбили нос, и ему пришлось лечь на пол, пока не перестала идти кровь. Консулы с трудом восстановили порядок. Тут пришло известие о том, что городская стража и моряки присоединились к гвардейцам, а также гладиаторы (я забыл о них упомянуть), и Виниций с Азиатиком сняли свои кандидатуры. Никто другой на императорский титул не претендовал. Сенаторы разбились на группки и тревожно перешептывались между собой. На рассвете в храм вошли Кассий Херея, Аквила, Луп и Тигр. Кассий сделал попытку обратиться к сенаторам с речью, но уже первые его слова о славном возрождении республики были заглушены яростными криками со скамей, где сидели полковники, командующие городскими батальонами.

— Забудь о республике, Кассий. Мы решили избрать императора, и если консулы его нам не найдут, да побыстрей, да чтобы был нам по вкусу, больше они нас не увидят — мы пойдем в лагерь гвардейцев и присягнем на верность Клавдию.

Один из консулов сказал тревожно, глядя на Кассия в поисках поддержки:

— Нет, мы еще не решили окончательно, стоит ли назначать нового императора. Согласно последней нашей резолюции — принятой единогласно — в Риме восстановлена республика. Кассий убил Калигулу не ради нового императора — верно, Кассий? — а чтобы вернуть нам старинные свободы.

Кассий вскочил на ноги, побелев от гнева, и крикнул:

— Римляне, лично я отказываюсь терпеть иго императора. Если будет назначен новый император, я не колеблясь сделаю с ним то, что сделал с Гаем Калигулой.

— Не говори глупостей, — прервали его офицеры. — В императоре нет худа, если он сам хорош. Разве мы бедно жили при Августе?

Кассий:

— Ладно, я дам вам хорошего императора, если вы обещаете принести мне от него пароль, — я дам вам Евтиха.

Вы, возможно, помните, что Евтих был одним из «разведчиков» Калигулы. Он считался лучшим возничим в Риме и управлял упряжкой «зеленых» во время бегов в цирке.[26] Кассий хотел напомнить офицерам о всех тех хозяйственных работах, которые приходилось выполнять городским батальонам по приказу Калигулы: строить конюшни для скаковых лошадей, а затем чистить их под присмотром суетливого и грубого Евтиха.

— Видно, вам нравится стоять на коленях и соскребать навоз с пола конюшни по приказу императорского любимца, — сказал Кассий.

Один из полковников презрительно фыркнул:

— Хвастайся, сколько хочешь, Кассий, все равно ты боишься Клавдия. Признайся в этом.

— Я боюсь Клавдия? — вскричал Кассий. — Если сенат прикажет мне пойти в лагерь и принести оттуда его голову, я с радостью это сделаю. Я не могу вас понять. У меня не укладывается в сознании, как, прожив четыре года под управлением безумца, вы готовы отдать управление страной в руки идиота.

Но Кассию не удалось убедить офицеров. Они покинули сенат без единого слова, собрали своих солдат под ротными знаменами на рыночной площади и пошли в лагерь гвардейцев присягать мне на верность.

Сенат, вернее то, что от него осталось, потерял последних защитников. Каждый, как мне рассказывали, принялся упрекать своих соседей, никто больше и вида не делал, что предан республике, ведь попытку ее учредить постигла неудача. Если бы хоть один из них проявил мужество, мне не было бы так стыдно за мою родину. Я давно уже сомневался в достоверности некоторых героических легенд насчет древнего Рима, рассказанных историком Ливием, а услышав об этой сцене в сенате, я усумнился и в правдивости моего любимого отрывка, того, где описывается стойкость сенаторов после поражения на реке Аллии, когда на город наступали кельты и исчезла всякая надежда, что стены выдержат их натиск.[27] Ливий рассказывает, как молодые мужчины, способные биться с врагом, вместе с женами и детьми укрылись в городской крепости после того, как запаслись едой и оружием, решив держаться до конца. Но старики, чтобы не быть помехой осажденным, не последовали за ними и, надев сенаторские тоги и крепко сжав в руке сенаторские жезлы из слоновой кости, сели на сенаторские кресла в портиках своих домов и стали ожидать смерти. Когда я был мальчиком, старый Афинодор заставил меня выучить весь этот кусок наизусть, и я до сих пор его помню:

«Двери в дома патрициев были широко распахнуты, и захватчики, с благоговейным страхом взирая на сидевших под сводами галерей, были поражены не только сверхъестественным великолепием их одеяний и украшений, но и величественной осанкой и безмятежностью их лиц: казалось, это Боги.[28] Пришельцы стояли, дивясь им, как дивились бы священным изваяниям, пока, как гласит легенда, один из чужаков не принялся тихонько поглаживать бороду патриция по имени Марк Папирий — в те времена бороды носили очень длинные — и тот, поднявшись со своего седалища, не стукнул его по голове жезлом. Восхищение уступило место ярости, и Марк Папирий первым из патрициев встретил смерть. Остальные приняли ее от кровавой руки захватчиков, так и не встав с места».

вернуться

24

…мне пришлось… сообщить с трибунала… — Трибуналом называлось возвышение, на котором восседали магистраты — гражданские должностные лица или полководцы. Иногда под трибуналом понимается кресло полководца. (Комментарий C. Трохачева)

вернуться

25

…жалкий это был сенат: пришло меньше ста человек… — В эпоху Августа римский сенат состоял из 600 человек. (Комментарий C. Трохачева)

вернуться

26

…управлял упряжкой «зеленых» во время бегов… — В цирке в каждом заезде участвовало четыре колесницы, возницы которых были одеты в белый, зеленый, красный и голубой цвета. Калигула был особенно привержен партии «зеленых», так что даже подарил Евтиху два миллиона сестерциев (Светоний. Калигула, 55.2). (Комментарий C. Трохачева)

вернуться

27

…стойкость сенаторов после поражения на реке Аллии… — Имеется в виду битва при Аллии (правый приток Тибра) 18 июля 390 г. до н. э., когда римляне потерпели поражение от кельтов, или галлов. С тех пор этот день вошел в историю как «черный день». Рассказ Тита Ливия — в книге V, гл. 37–46. (Комментарий C. Трохачева)

вернуться

28

Двери в дома патрициев были широко распахнуты… — Тит Ливии рассказывает так: «Дома плебеев там были заперты, а знатных стояли открытыми, и тем не менее они входили в них чуть ли не с большей опаской, чем в закрытые. С благоговением взирали галлы на тех мужей, что восседали на пороге своих домов: кроме украшений и одежд, более торжественных, чем бывает у смертных, эти люди походили на богов еще и той величественной строгостью, которая отражалась на их лицах. Варвары дивились на них, как на статуи. Рассказывают, что в этот момент один из стариков, Марк Папирий, ударил жезлом из слоновой кости того галла, который вздумал погладить его по бороде, а тогда все носили бороды. Тот пришел в бешенство, и Папирий был убит первым. Другие старики также погибли в своих креслах» (V, 41.7–9. Пер. С. А. Иванова). (Комментарий C. Трохачева)