Ясон заботился о том, чтобы обеспечить корабль запасами, но многие из аргонавтов были людьми богатыми, они хотели оплатить свою долю расходов, а то и больше. За их серебренные и золотые украшения, самоцветы и расшитые одеяния, отданные ими в общий котел, Ясон смог приобрести у Пелия мешки зерна, копченые говяжьи бока, конические куски фигового хлеба, сушеный на солнце виноград, поджаренные соленые орехи, кувшины меда, медовые лепешки, сдобренные тимьяном и выпеченные в форме сосновых шишек, прочие сласти в больших количествах. Он не счел нужным грузить на корабль для балласта камни и песок. Вместо этого на опоры по обе стороны кильсона были уложены два громадных, в человеческий рост, глиняных кувшина, наполненных сладким вином и хорошо закупоренных. Каждый аргонавт раздобыл для себя оружие и постель, запасные же канат и паруса были подысканы афинскими архонтами.
Наконец забрезжило судьбоносное утро. Небо было безоблачным, из Фессалии дул холодный северный ветер, но он утих, когда взошло солнце. В Иолке слышался великий плач. Отчасти от того, что народ искренне скорбел по поводу того, что столько прекрасных юношей отправились в столь рискованный путь, но главным образом плач устроили плакальщики, которым аргонавты заплатили, дабы избежать ревности божества или духа, которые могут проникнуться недобрым отношением к кораблю — так бобы сажают с проклятием, чтоб отогнать духов, которые грызут молодые побеги. Пелий из вежливости рыдал громче всех и все повторял:
— Если бы темная волна, которая унесла Геллу в объятия смерти, увлекла заодно и Фрикса! Тогда Руно ни за что не попало бы в Колхиду, и у моего дорогого племянника Ясона не было бы повода для этого плавания! Боюсь, что оно окажется роковым для многих, если не для всех, храбрецов, которые с ним плывут.
Эсон, когда Ясон пришел к нему попрощаться, держался с достоинством и благословил сына. Он также послал в Додону обещанный котел и жертвенный серп с рукояткой из слоновой кости, на которые весьма потратился. Алкимеда обвила руками шею Ясона, беспрерывно плача, наконец ему удалось высвободиться из ее объятий словами:
— Устыдись, матушка! Все подумают, будто ты — девочка-сирота, страдающая от жестокого обращения мачехи, которая рыдает на шее у старой доброй няни. Такие вопли не пристали царице.
Скорчившись на полу, она прорыдала:
— Что станет с твоим дорогим отцом и мною, когда ты уедешь? Знай, что ты не застанешь нас в живых по возращении, если вернешься. Пелий убьет нас. И никто не осмелится нас похоронить! Наши тела будут брошены в чистом поле на съедение коршунов и гиен. Я не страшусь смерти — неизбежный участи любого из рода людского, но не могу без содрогания подумать о неприкаянном духе, обреченном вечно скитаться по земле, трепыхающемся, словно летучая мышь, на холоде и под дождем.
Ясон резко прервал ее и широким шагом вышел на рыночную площадь. Народ приветствовал его криками восхищения вперемешку со скорбными воплями. Дорога была усеяна алыми анемонами — эмблемой юности, которая обречена на смерть. На пути у него стояла его двоюродная бабка Ифиас, Главная Жрица. Она влюбилась в него, как иногда влюбляются в красивых молодых мужчин старые девы. Она поймала его правую руку и поцеловала, но, как ни жаждала она что-то сказать, она не могла вымолвить ни слова, ибо сердце ее гулко билось о ребра. Ясон прошел мимо, сквозь вопящую толпу, а она осталась на обочине, бормоча:
— Бессердечный юноша не уважает мой почтенный возраст и мою добродетель! Однажды, когда волосы его поседеют и поредеют, а кости станут болеть, он вспомнит меня, когда прекрасный корабль, к которому он сейчас так гордо спешит, превратиться в гниющий остов на берегу, когда никто не станет приветствовать его с криками «Ура!» и хлопать по спине!
И она украдкой вывела ногой в пыли магический знак.
Ясон продолжал свой путь по дороге, огибающей бухту, и в Пагассах встретил своих товарищей, которые уже поджидали его. Они сидели на мотках веревки, сложенных парусах и прочих корабельных принадлежностях, собранных на берегу.
Аргус, одетый в длинный плащ из бычьей шкуры, с длинными черными волосами по плечам, стоял, с нетерпением ожидая разрешения спустить корабль на воду. Геркулес еще не явился, но Ясон велел приступать к спуску корабля без него. Ясон дал обет принести жертву Аполлону, а его отец Эсон раздобывал быков на каждый из трех дней, чтобы принести жертву Зевсу, Посейдону и Афине соответственно. Он пообещал дать Ясону еще быков для жертвоприношений, так что всем собравшимся предстоял обильный пир, как только корабль будет спущен на воду. Едва Ясон им об этом сказал, они вскочили на ноги и начали собирать большие плоские камни, которые сложили друг на друга, соорудив алтарь, и накидали сухих бревен.
Покончив с этим, Ясон снял с себя все, кроме кожаных штанов, и положил одежду на большой камень выше отметки прилива, остальные последовали его примеру. Затем, по приказу Аргуса, они обвязали корабль от носа до кормы четырьмя тяжелыми веревками, которые сперва намочили, а затем туго натянули на лебедку. Когда веревки были закреплены и завязаны, Ясон воззвал поочередно к каждому из четырех Олимпийских божеств, которые покровительствовали плаванию, с просьбой последить за веревками.
Аргус уже приготовил мотыги и отправил своих товарищей вниз по берегу к морю копать ров, немного шире, чем корабль в поперечнике, начиная от корабельного носа. Там, на полмили вокруг, было глубже. Позади их, пока они копали, их слуги, вооруженные тяжелыми бревнами, утапливали каменистый песок во рву, чтобы поверхность стала ровной. «Арго» уже стоял на катках. Теперь оставалось положить другие катки, сделанные из крепких сосновых бревен, очищенных от коры, в ров впереди судна и потащить по ним корабль. Близ острой кормы едва хватало места для двух или трех волочильщиков, но Аргус развернул весла в весельных отверстиях, так что их комли выдавались теперь на пару футов за планширом, а лопасти упирались в ребра противоположного борта. Затем он приставил к каждому веслу человека, вскарабкался на нос и вскричал: «Раз-два-три — взяли!» Аргонавты потянули корабль, работая руками и плечами, упираясь ногами в землю, толпа хранила благоговейное молчание. «Арго» содрогнулся, заскрипел и начал медленно скользить вперед. Люди у весел и у кормы налегли посильнее, а Тифий следил за направлением движения, крича: «Дружнее, вы, по правому борту! Не жалейте сил, вы, по левому!» Катки застонали, и от трения поднялся дымок, а судно, гремя, ехало вниз. Тифий кричал: «Эй там, эй там! Не сметь пихаться! Теперь придержите! Дружнее, дружнее, ребятки!» Затем нос корабля со свистом скользнул в воду, и вот весь корабль очутился на воде. Тифий, у которого был наготове кувшин оливкового масла вылил его в море, плеснув сперва немного на корму — то было возлияние богу Посейдону с просьбой утихомирить море.
«Арго» ровно скользил по воде, и толпа трижды прокричала «Ура!», желая им удачи. Экипаж поставил судно на якорь на мелководье и, снова перевернув весла и укрепив их в весельных отверстиях кожаными петлями, начал таскать на борт грузы. Аргус проследил за установкой мачты, за подготовкой петель и блоков для подъема реи, а затем за укреплением рангоута и такелажа. Но он не поднял паруса, поскольку было безветрие.
Все было почти закончено, когда с берега вдруг послышался крик ужаса. Со стороны Иолка шел Гилас, шагавший рядом с простой запряженной быками повозкой, в которой, вытянувшись во весь рост, лежал Геркулес, а за ней тянулась процессия плакальщиков.
— Он мертв! Геркулес, наш предводитель, мертв!
А кто-то добавил:
— Без Геркулеса нельзя! Геркулес мертв! Мы не можем отплыть!