— Что случилось?
— Заяц чуть не попал под колесо. — Он слез с мотоцикла, откатил его к кювету. — Не люблю, когда этот зверек перебегает дорогу… Не к добру.
— Да ты и в самом деле суеверен!
— Да что ты! Заяц — это так, к слову. — Он погасил фару и взял Валентину на руки, как брал ее уже не раз. — Остановимся на минутку.
— Не надо, Ваня…
— Чудачка! Почему же? Мы и так живем как бродяги бездомные.
— Не могу, пусти… Мне сейчас не до этого. Давай посидим вот здесь, на бровке кювета.
— Тут же пылища.
— А ты постели свою куртку. Нам надо поговорить… Да не держи ты меня на руках, как маленькую.
Ее раздраженный тон Ивану не нравился, такой невнимательной к нему она никогда еще не была. Он не обиделся, ничего не сказал, молча поставил Валентину на ноги. В кромешной темноте снял свою кожанку, на бугорке расстелил ее подкладкой вверх, и когда Валентина села, поджав к подбородку колени и сцепив их пальцами, он опустился с нею рядом.
— О чем еще говорить? — спросил он, закуривая. — Разговоров и так было предостаточно.
— Мы едем к моим родителям, они ведь ничего не знают и тебя увидят впервые. Как же я им скажу, кто ты? И почему я приехала не с Виктором, а с тобой? — Она закрыла ладонями лицо, помолчала. — Ваня, нам надо как-то условиться, и если врать, то чтобы в лад… Может, так? Ты мой знакомый, ехал в Предгорную по своим делам и подвез меня. Ночевать тебе в Предгорной негде, ни родных, ни знакомых… Как, а?
— Зачем врать? Скажем правду, все, как оно есть.
— Да ты что, в своем уме? Хочешь, чтоб мой отец выгнал из дома и тебя, и меня? — Валентина ждала, что скажет Иван, а он молчал. — У тебя отец строгий, а у меня еще построже… Мама у меня добрая. Но и она ничего не знает и не должна знать.
— Нет, Валя, ты как хочешь, а я врать не стану, — сказал Иван, затоптав окурок каблуком. — Дома никогда не кривил душой, не стану этого делать и перед твоими родителями. Войду в дом и скажу: «Ну, где тут мой сынок?»
— Сынка-то своего ты еще и в глаза не видал.
— А вот и видал! — весело сказал Иван. — Ты прятала от меня моего Андрюшку, а я без тебя приехал к нему, и мы повидались. Славный мальчуган!
— Да когда же это было? — удивилась Валентина.
— Еще зимой.
Радостным голосом он рассказал, как приехал в Предгорную, как отыскал дом родителей Валентины и, представившись электриком, которому нужно проверить счетчик, прошел в дом.
— На мое счастье, Валя, когда я внимательно, для видимости, осмотрел счетчик, твоя мамаша как раз вышла из соседней комнаты с ребенком на руках, — так же весело продолжал Иван. — Вот тут я и рассмотрел Андрюшку как следует. Глазастый, смотрит на меня и кулачки сжимает. «Ольга Павловна, это ваш внук Андрюшка?» — спрашиваю. «А тебе откуда известно его имя?» — «Похож, говорю, на Андрюшку, честное слово!» Тут я расхрабрился, сказал, что страсть как люблю малых детей, и попросил подержать Андрюшку на руках. «Ну что ж, подержи», — сказала Ольга Павловна. Взял я Андрюшку на руки, а он глядит на меня, и, веришь, улыбается, сорванец! Неужели узнал?
— А молчал… Ну, и как понравился сын?
— Парень что надо! Вот только обидно, что он не Андронов, а Овчинников.
— Ваня, я уже говорила, что не могла же я записать ребенка на твою фамилию.
— Что ж теперь? Усыновлять родного сына?
Озаряя дорогу, за их спинами пожаром заполыхали огни, прогремели, сотрясая землю, три грузовика, один следом за другим, взвихрилась, заклубилась сухая, пахнущая дымом пыль. Когда грузовики удалились и снова стало темно и тихо, а с низины потянуло прохладой, Иван и Валентина, не сказав ни слова, поднялись. Иван отряхнул кожанку, надел ее, поправил ветровые очки, чуточку отодвинув на затылок каску, и они поехали. Всю дорогу молчали, только Валентина, как показалось Ивану, чересчур цепко обнимала его и так липла к нему, что он своей спиной чувствовал ее горячее тело.
Они подъехали к тесовым воротам. Перед калиткой Иван выключил мотор, погасил фару, и темнота вдруг так повалилась, что не было видно ни ворот, ни калитки, ни улицы. Валентина живо соскочила с сиденья, оправила юбку, отдала Ивану каску и тихо, по-воровски, сказала:
— Ваня, если тебе трудно, если ты не можешь, я буду говорить одна, а ты мне поддакивай. Хорошо?