— Куда собрался? — спросила жена.
— Надо же узнать, что там за станицей творится.
— Все тебе нужно, беспокойная душа.
Василий Максимович надел фуфайку, натянул на голову шапку и легкой рысцой помчался со двора. Пробежав по улице, которая выходила на выгон, он остановился, тяжело дыша. К нему двигались огни, их было много, словно зарево пожара поднималось от земли к небу. Вот и передняя машина поравнялась с ним. Это был «газик», он как козел в овечьей отаре шел впереди и показывал дорогу другим. Ловко, словно солдат на каблуках, он повернулся, и на том же месте, и так же проворно поворачивали и другие машины. Подойдя еще ближе, Василий Максимович хорошо рассмотрел и гусеничный трактор-тягач, тянувший на прицепе-платформе бульдозер, и грузовик с вытянутым стрелой подъемным краном, и грузовик с вагончиком на прицепе, и увертливые куцехвостые самосвалы. «Вот и достиг своего Дмитрий, — подумал старик. — Чего хотел, того и добился, а я стою и ничего не могу поделать». Распространяя гарь, оставляя на толоке следы, машины приближались к холмам, и Василий Максимович видел, как огненные снопы света уже освещали седую, издали блестевшую серебром, ковыль-траву. Стоял у дороги и грустными глазами провожал колонну. Не уходил, ждал. Ему хотелось убедиться, куда же пойдут машины: к холмам или не к холмам? И вдруг железная громада дрогнула и остановилась, послышались писк и скрежет тормозов, с частыми криками сирены смешались чьи-то голоса. Тот «газик»-вожак, что бежал впереди, развернулся и умчался в станицу напрямик через выгон, а колонна, немного постояв, с тем же тягучим гулом двинулась дальше… мимо холмов. «Ну, слава богу: прошли рядом, не зацепились, — облегченно вздохнул Василий Максимович. — Наверное, Нестерыч все ж таки подсобил и вышло не так, как желал Дмитрий». А небо на востоке уже начинало белеть. За Кубанью над лесом прорезалась узкая, как раскинутый шарфик, алая заря и ковыль на холмах теперь не серебрился, а розовел.
Домой Василий Максимович возвращался по уже освещенной зарей улице, и был он в превосходном настроении. Ему хотелось и улыбаться, и петь, и с кем-нибудь перекинуться словом. А что, собственно, случилось? Да ничего! Близ станицы прогремела колонна машин, сперва остановилась перед холмами, а потом прошла мимо них, и только. Другой бы на его месте не только не обрадовался бы, а даже не обратил бы внимания на машины, пусть себе движутся, куда им надо. Василий же Максимович от природы был человеком добрым, душевным, и в жизни для него не было ничего такого, что не волновало бы старика, не огорчало или не радовало. А тут еще радость была связана с холмами. И поэтому то, что пугающая своим грохотом утреннюю зарю колонна машин только на минуту задержалась против холмов и сразу же покатилась дальше, куда ей нужно было поторапливаться, принесло ему такое внутреннее удовлетворение, такое хорошее настроение, точно бы он сам, своей рукой отвел от холмов нависшую над ними беду, и что холмогорцы, узнав об этом его поступке, станут радоваться так же, как и он, и будут говорить о нем и в семье и на улице одно только хорошее, и непременно скажут: вот такими, как Василий Максимович, и должны быть все люди.
Во двор он вошел эдаким молодцом, в его усах ютилась улыбка, и Анна Саввична, хорошо знавшая своего мужа, без труда поняла, что никакой беды с холмами не стряслось. И все же она спросила:
— Ну что там за шум-гам? И что с холмами? Никуда не делись?
— Стоят, голубчики, красуются, и стелется по ним ковыль, как метелица. — Василий Максимович поглаживал усы, старался выдворить оттуда улыбочку и не мог, а в голосе звучала гордая нотка. — Те машины, что нас разбудили, промаршировали мимо! Малость было задержались перед самыми холмами, а потом двинулись дальше. — И он многозначительно добавил: — Вот, мать, как получается: родной сын слушать не пожелал, а Нестерыч и выслушал и подсобил… Ну, теперь мне можно спокойно отправляться к своим вершам, там меня заждались голавли и усачики. Где ведро? Солнце-то вот-вот взойдет, а мне еще ехать в степь.
В ту минуту, когда Василий Максимович взял свою цибарку с зажаренными кусками жмыха, пахнущими на весь двор горелым маслом, и хотел было зашагать через огород к Кубани, в калитку не вошла, а влетела, как ветер, Варвара. Она плакала навзрыд, подбежала к Анне, слезы не давали ей вымолвить слово, и она, не в силах держаться на ногах, опустилась на скамейку.