— Сорок рублей, — сказал под конец слуга, — в ящике.
— Чего? — ошалело спросил Державин.
Лакей посмотрел ему в лицо и, не говоря ни слова, отошел в сторону. Державин смотрел, как он взбирается на лестницу, раскрыв рот и хватаясь руками за стену, и недоумевал, как он до сих пор еще стоит на ногах.
И вот по проселочным дорогам, от станции к станции, от деревни к деревне, из умета в умет снова путешествует скрипучий рыдван с выцветшим гербом на дверях и серыми занавесками. Он скрипит, кренится из стороны в сторону, трещит при каждом повороте, и на его запятках болтается длинная нелепая фигура лакея.
Державин торопился.
Симбирск могли взять каждый день, и он должен был поспеть соединиться с городской командой. Замыленные, иссеченные лошади бежали неторопкой рысью, и сколько на них ни гикал ездок, как ни стегал кнутом кучер, они не прибавляли ходу.
Державин торопился, а препятствия вставали на каждом шагу. Всюду он замечал дух противления и непокорства. Мужики, встречавшиеся на дорогах, смотрели хмуро исподлобья и не снимали шапки. Когда же их останавливали, на расспросы они отвечали неохотно и коротко, чтобы только отвязаться. По их разговору получалось так, что они о Пугачеве ничего не слышали. Манифест им читали с амвона, но что в нем говорится и о чем — они не знают. Впрочем, все это не их ума дело.
Они живут тихо, смирно, и их село находится далеко от дороги. Вора же к себе они не ждут. Однако всего хуже было в деревне, когда приходилось менять лошадей. Староста долго и внимательно просматривал бумагу, подняв ее к самым глазам, вздыхал, чесал затылок и потом кротко и решительно заявлял, что лошадей нету. Когда это случилось в первый раз, Державин оказался сильно обескураженным. Этого препятствия он не предвидел. Поведение мужика было непонятно и нелепо.
Он вскочил с лавки и вплотную подошел к старосте.
— Как нету лошадей! — закричал он с такой силой, что ребенок, спавший в зыбке, проснулся и заплакал. — Да разве ты не видишь, что в бумаге написано?
И схватив его за плечо, он повлек его к лучине и стал разъяснять смысл и значение каждого слова.
— Ты видишь, — кричал Державин, — написано: «Не чинить ему задержки». Читай дальше: «Едет по казенной надобности». Видишь теперь, видишь? Да?
Староста внимательно выслушал все, что ему читали, а потом кротко и веско заявил, что лошадей у него все-таки нет. Державин возвысил голос и застучал кулаками по столу так, что заскакали деревянные кружки на столе и снова заплакал ребенок. Он требовал немедленно, сейчас же, сию минуту лошадей, лошадей, лошадей!
Пятясь задом от разъяренного барина, староста робел, но говорил, что лошади все в разгоне. Ребенок в зыбке кричал и скорбно качала головой баба, слушавшая разговор.
Замученные до кровавого пота, лакей и кучер смотрели на старика с несмелой надеждой, но Державин вдруг оставил его плечо, вытащил из кармана пистолет и приставил его к голове старосты.
— Ну, — сказал он злорадно, вглядываясь в лицо старосты, — есть лошади, есть? Будут? Сейчас будут? Да? Ну-ка!
Лошади нашлись.
На следующей станции Державин начал разговор о лошадях с пистолета, и лошади нашлись моментально.
Лошадей меняли на каждой станции, а люди оставались те же. Древняя колымага, по-прежнему скрипя и кудахтая, ехала по ужасным проселочным дорогам, и на ее ветхих запятках трясся измученный до одури лакей Никита Петров. Он уже не надеялся на отдых, на перемену положения. С широко открытыми глазами он стоял на запятках, и его голова тяжело и глухо стукалась о борта кареты. На вопросы Державина он отвечал не сразу и с такой запинкой и медлительностью, как будто говорил пробуждаясь от сна. Рот у него был всегда полуоткрыт, и синие неподвижные глаза смотрели куда-то через фигуру барина и стенки кареты. Вероятно, он все время находился в тяжелом трансе.
Когда до города оставалось только пять верст, они повстречались с обозом. Это был обыкновенный деревенский обоз, и от него сразу запахло дымом, молоком и каким-то особым горьковатым запахом деревни. Скрипели полозья, мирно похрапывали лошади, упруго скрипел под шагами синий искристый снег. На телегах кое-где горели фонари, и темные лица, движущиеся в желтом пятне света, казались неподвижными и странными. В Симбирске был базарный день, и мужики возвращались с пустыми возами.
Некоторые из них, сильно пьяные, лежали на возах, прикрытые с головой рогожей, другие шли поодаль, заложив руки за спину и вполголоса разговаривая.
Державин смотрел, не отрываясь, на странное шествие, и тревожные мысли приходили ему в голову.
Как всегда, он думал о Пугачеве.
До города оставалось не больше часа езды. Но что, если он вступит в город, занятый мятежными войсками?
Он стал высчитывать.
Последнее донесение, пришедшее из Самары, датировано 25 декабря. Теперь тридцатое. За пять дней положение легко могло измениться. От Самары до Симбирска 150 верст, или... он задумался, соображая... или четыре воинских перехода.
Он велел кучеру остановить лошадей и вылез из кареты. Обозы, ехавшие перед окнами кареты, были теперь впереди. Издали еще скрипел снег, и желтые пятна фонарей, как ночные птицы, слепо шарахались по лиловому снегу. Он обернулся назад, вглядываясь в голубую снежную мглу. Оттуда, из темноты, опять надвигалась черная, неразличимая масса и слышались обрывки разговора. Обоз был большой, и то, с чем они повстречались, было только самой головой обоза.
Как всегда, решение в нем созрело мгновенно.
Он подошел к слуге, стоявшему на запятках. Никита Петров смотрел на него широко открытыми глазами, но, чтобы добиться от него ответа, Державину пришлось окликнуть его два раза.
Тогда большая безволосая голова медленно повернулась на тонкой шее, не затрагивая своим движением неподвижное и грузное тулово, и уставилась на Державина.
— Слушай, — сказал Державин, стараясь не глядеть в эти мертвые глаза, мы поедем навстречу — к обозу, когда последняя телега поравняется с каретой, соскакивай с запяток и хватай возчика за шиворот.
Лакей смотрел на Державина, не мигая неподвижными широкими глазами. Рот его был полуоткрыт.
— Ты слышишь? — спросил Державин, повышая голос, и поднял двумя пальцами за подбородок тяжелую, сонную голову. — Почему ты молчишь, боишься, что ли? Ну, отвечай же!
Лакей Никита Петров смотрел на Державина, и ни страха, ни мысли не было в его очень широких голубых глазах.
— Слышу, — ответил он через некоторое время, как будто вопрос только что дошел до него. И видя, что барин молчит, повернулся и, обойдя карету, полез на запятки. Державин пожал плечами и тоже пошел к карете.
— Так смотри, Никита, — как только подъедут, — деловито сказал он, приоткрывая дверь кареты, — сейчас же соскакивай с запяток, хватай первого попавшегося за плечо и кричи, а тут и я подоспею. Понял?
Через заднее стекло кареты он увидел, как ему в ответ кивнули головой.
Скрип полозьев подошел совсем близко.
Снова стали видны обозы, покрытые рогожей, желтые пятна фонарей и в них драконьи морды лошадей, украшенных бумажными цветами. Мужики шли за подводами, сложив руки за спину и толкуя о своих делах. Некоторые из них, сильно пьяные, лежали на возах, прикрывшись с головой рогожей, и выкрикивали какие-то фразы.
Карета встала на их пути, как неожиданное и досадное препятствие.
Идя мимо нее, они понижали голос и, взяв лошадей под уздцы, отводили их на край дороги. Когда средние воза поравнялись с каретой, один из лежащих под рогожей вдруг зашевелился, поднял голову и что-то крикнул.