То был поцелуй любовника, долгий и глубокий, взволновавший всю сущность наших двух жизней. Она снова опустилась на скамейку, утомленная.
— Ах, нет, нет, Туллио! Прошу тебя! Довольно, довольно! Дай мне сперва собраться с силами, — умоляла она, протянув руки, точно желала отстранить меня… — А то я не могу встать… Смотри, я совсем мертвая.
Но со мной произошло удивительное явление. В моем мозгу, точно от сильной волны, смывающей всякое препятствие и оставляющей гладким песок, исчезло все. Произошло какое-то мгновенное уничтожение; и образовалось вдруг новое состояние под непосредственным влиянием обстоятельств, под давлением вспыхнувшей крови. Я сознавал лишь одно: женщина, которую я желал, была тут передо мной, трепещущая, ослабевшая от моего поцелуя, одним словом — всецело моя; вокруг нас был цветущий, уединенный сад, полный воспоминаний, полный тайн; скромный домик ждал нас там…
— Ты думаешь, что я не смогу тебя отнести? — сказал я, беря ее руки и скрещивая ее пальцы со своими. — Когда-то ты была легкая, как перышко. Теперь ты должна быть еще легче… Попробуем?
Что-то темное мелькнуло в ее глазах. Одно мгновение, казалось, она погрузилась в какую-то мысль, точно быстро обсуждала и решала что-то. Потом она встряхнула головой; опрокинувшись назад и цепляясь за меня своими вытянутыми руками и смеясь (во время смеха я увидал кусочек ее бескровных десен), она сказала:
— Хорошо, подыми меня!
Встав, она бросилась ко мне на грудь; и на этот раз она первая поцеловала меня с каким-то конвульсивным рвением, точно во власти какого-то неожиданного безумия, точно хотела сразу утолить мучительную жажду.
— Ах, я умерла! — повторила она, оторвав свои уста от моих.
И этот влажный рот, немного вспухший, полураскрытый, красный, томный на этом бледном, нежном лице, производил впечатление, что он один остался живым на этом образе мертвой. Как бы в полусне она прошептала, подняв закрытые глаза (длинные ресницы дрожали, точно из-под век струилась тонкая улыбка).
— Ты счастлив?
Я прижал ее к своему сердцу.
— Так идем. Отнеси меня, куда хочешь. Поддержи меня, Туллио; я чувствую, что колени мои подкашиваются…
— В наш дом, Джулианна?
— Куда хочешь.
Я сильно держал ее одной рукой за талию и увлекал ее. Она была точно во сне. Сначала мы хранили молчание; и каждую минуту мы одновременно поворачивались, чтобы взглянуть друг на друга. Она действительно казалась мне совсем новой. Какая-нибудь ничтожная подробность останавливала мое внимание, занимала меня; маленькое, едва заметное пятнышко на коже, маленькая ямка на нижней губе, линия ресниц, — жилка на виске, тень, окружавшая глаза, бесконечно нежное ухо. Темная родинка на шее была чуть-чуть скрыта краями кружев; но при каждом движении, которое Джулианна делала головой, она появлялась и потом опять исчезала; и это незначительное обстоятельство возбуждало мое нетерпение. Я был опьянен, и вместе с тем ум был удивительно ясный. Я слышал крики бесчисленных ласточек и шум воды в ближайшем бассейне. Я чувствовал, как проходит жизнь, как бежит время. И это солнце, и эти цветы, и этот аромат, и эти звуки, и вся эта откровенная радость весны в третий раз вызвали во мне ощущение непонятного страха!
— Моя ива! — воскликнула Джулианна, подходя к бассейну, перестав опираться на меня и идя быстрее. — Смотри, смотри, какая она большая! Помнишь? Она была веткой!..
И она прибавила после задумчивой паузы, с другим выражением и тихим голосом:
— Я уже видела ее… Ты, может быть, не знаешь: я ведь приезжала сюда в тот раз.
Она не удержалась от вздоха. Но тотчас же, желая рассеять тень, которую ее слова породили между нами, точно желая освободить свой рот от этой горечи, она наклонилась к одному из кранов, выпила несколько глотков и, выпрямившись, сделала вид, что просит у меня поцелуя.
Подбородок был мокрый, а губы свежие. Оба, молча, в этом объятии, мы решили ускорить неизбежное событие, последнее соединение, требуемое всеми фибрами наших существ. Когда мы разделились, наши глаза повторили то же самое опьяняющее обещание. И какое странное было то чувство, которое выражалось на лице Джулианны и тогда для меня еще непонятное. Лишь потом, в последующие часы, я понял его, когда я узнал, что образ смерти и образ страсти вместе опьянили это бедное существо и что, отдаваясь томлению своей крови, она дала обет смерти. Я как сейчас вижу и буду вечно видеть это таинственное лицо под тенью этих древесных волос, ниспадавших над нами. Блеск воды на солнце, сквозь длинные ветки прозрачной листвы, придавал тени ослепительную вибрацию. Эхо смешивало в непрерывную и глухую монотонность звуки водяных струй. Все эти явления уносили меня из реального мира.