— Завтра! — пробормотал я, почти бессознательно.
И это слово, полное для меня стольких надежд, отвечало на внутреннюю мольбу.
Чтобы слушать, мы приподнялись немного и оставались и этом положении несколько минут, погруженные в свои мысли.
Вдруг я почувствовал, что о мое плечо ударилась голова Джулианны, тяжело, как безжизненная вещь.
— Джулианна! Джулианна! — кричал я с ужасом.
Благодаря моему движению, голова опрокинулась назад, как безжизненная вещь.
— Джулианна!
Она не слышала. Когда я увидел смертельную бледность этого лица, освещенного последними желтыми лучами, меня поразила страшная мысль. Вне себя, я опустил в кресло безжизненную Джулианну и, непрестанно называя ее имя, я стал расстегивать ее лиф сведенными пальцами, нетерпеливо желая ощупать ее сердце… А веселый голос брата звал:
— Где вы, голуби!
Она скоро пришла в сознание. Как только она могла держаться на ногах, она захотела сесть в коляску, чтобы вернуться в Бадиолу.
Покрытая нашими пледами, она прижалась в уголок, молчаливая. Брат и я время от времени поглядывали на нее с беспокойством. Кучер гнал лошадей. Их галоп звучно раздавался по дороге, окаймленной там и сям цветущими кустами; был мягкий апрельский вечер, небо было ясное. Время от времени я и Федерико спрашивали:
— Как ты чувствуешь себя, Джулианна?
Она отвечала:
— Так себе… немного лучше.
— Тебе холодно?
— Да… немножко.
Она отвечала с видимым усилием. Казалось, наши вопросы раздражали ее; так что когда Федерико настаивал на разговоре, она сказала ему:
— Прости меня, Федерико… Но меня утомляет разговор.
Верх был спущен, и Джулианна сидела в тени, невидимая, покрытая одеялами.
Не раз я наклонялся над ней, чтобы увидеть ее лицо, думая, что она заснула, или боясь, чтобы она снова не потеряла сознание. И каждый раз я испытывал ощущение удивления и страха, когда видел в темноте ее широко раскрытые пристальные глаза.
Наступило долгое молчание.
Федерико и я тоже молчали. Мне казалось, что лошади бегут недостаточно быстро. Я бы хотел приказать кучеру пустить их в галоп.
— Гони их, Джованни!
Было почти десять часов, когда мы вернулись в Бадиолу.
Моя мать ждала нас, очень обеспокоенная нашим опозданием. Увидя Джулианну в таком состоянии, она сказала:
— Я так и думала, что эта тряска повредит тебе…
Джулианна хотела успокоить ее.
— Ничего, мама… Увидишь, завтра я буду здорова. Немного устала…
Но, увидя ее при свете, моя мать воскликнула с ужасом:
— Господи! Господи! На твое лицо просто страшно смотреть… Ты едва держишься на ногах… Эдит, Кристина, скорее, подымитесь наверх, нагрейте ей постель. Поди сюда, Туллио, понесем ее…
— Нет, нет, — отказывалась Джулианна, — не пугайся, мама, это пустяки…
— Я поеду в экипаже за доктором в Тусси, — предложил Федерико. — Через полчаса я буду здесь.
— Нет, Федерико, нет! — воскликнула Джулианна почти резко, точно с отчаянием.
— Я не хочу. Доктор ничем не может мне помочь. Я сама знаю, что мне нужно принять. Пойдем, мама. Господи, как вы быстро ужасаетесь! Пойдем, пойдем…
Казалось, к ней сразу вернулись силы. Она сделала несколько шагов без посторонней помощи. На лестнице я и мать поддерживали ее.
В ее комнате началась судорожная рвота, длившаяся несколько минут. Женщины начали раздевать ее.
— Уходи, Туллио, уходи, — просила она меня. — Ты потом вернешься ко мне. Мать останется со мной. А ты не волнуйся…
Я вышел. Я сел в ожидании на диван в одной из соседних комнат. Я прислушивался к шагам бегающей прислуги, нетерпение мучило меня. Когда я смогу войти, когда я смогу остаться наедине с ней? Я буду бодрствовать около нее, я всю ночь проведу у ее изголовья. Может быть, через несколько часов она успокоится, почувствует себя лучше. Лаская ее волосы, мне, может быть, удастся ее усыпить. Кто знает, не скажет ли она в дремоте между сном и бодрствованием:
— Пойди ко мне.
У меня была странная вера в силу моих ласк. Я еще надеялся, что и эта ночь может хорошо кончится для меня. И как всегда, среди ужаса, порождаемого мыслью о страданиях Джулианны, чувственный образ определился, становился ясным и определенным. «Бледная, как ее рубашка», при свете лампадки, горящей за драпировками алькова, после первого, краткого сна, она просыпается, смотрит на меня полураскрытыми томными глазами и шепчет: