Так прошли последние две недели перед его смертью.
Жалел он меня, что тяжело мне было за ним ухаживать, хотя я ему этого ничем не выражала.
— Потерпи немного, бедная Анюта: скоро, скоро я тебя освобожу — уже и шагу полного не осталось до могилы!
— Полноте, Андрей Александрович, что вы говорите такое: еще мы с вами в «шестьдесят шесть» поиграем. Бог даст, скоро совсем поправитесь!
А где там было поправиться: больной таял, как догорающая свечка.
Он загадочно и грустно улыбался в ответ на мои успокоительные речи, а сам все твердил одно:
— И полного шагу-то и того не осталось!
Я не понимала в то время этих слов: из памяти вышло, что говорил он нам во время своего видения. А дело-то потом само себя оказало, и стало ясно, что это были за «шаги» Андрея Александровича.
24 августа была суббота. Я пошла вечером ко всенощной. Возвращаюсь домой, а мне и говорит прислуга:
— Вас что-то Андрей Александрович вскричался: идите к нему скорей!
Я побежала в сад и с ужасом вижу: стоит мой Андрей Александрович в дверях своего помещения и не своим голосом кричит мне:
— Анюта! беги скорей, купи два хлеба!
И было чего мне попервоначалу испугаться: все время мой больной был без ног, а тут встал сам и стоит у дверей как здоровый, да еще кричит таким, показалось мне, страшным голосом. От изумления и перепугу я ему не сразу ответила, а он опять кричит:
— Беги скорей, покупай два хлеба!
Тут я немного пришла в себя и ответила:
— Успокойтесь, Андрей Александрович, подите лягте: какие теперь хлебы — булочные все заперты.
— Да не эти хлебы — не булочные: небесные два хлеба принеси для нас с тобой, Анюта!
Не поняла я его тут, а он о Причастии, стало быть, говорил, называя его небесным хлебом.
Уложила я его тут в постель. Он совсем обессилел.
На другое утро — было это воскресенье — я собиралась к ранней обедне, а он начал кончаться, и с первым ударом колокола вылетела из измученного тела исстрадавшаяся душа того, кого на земле звали Андреем Александровичем Карасевым.
Умер он 25 августа, а около 25 мая заболел. Ровно три месяца исполнилось его болезни со времени его видения: они-то и были загадочными тремя шагами, отделявшими горькую земную жизнь несчастного от блаженной жизни вечности.
VIII.
Поплакала я по нем, когда его хоронили, — уж очень я к нему привязалась за последнее время, очень пожалела его за все горе, которое довелось перенести на земле горемыке куму. Прошло сорок дней со дня его кончины. Все сорок дней я ходила ко всем службам, подавала за обедней частички за упокой его страдальческой души, служила панихиды... Только на сороковой день вот что произошло со мной: это вы уж как хотите, так и понимайте!...
Собралась я к ранней обедне последний раз помянуть кума у престола Божия; стала одеваться да уж сама не помню как, сидя на стуле, взяла да заснула. Смотрю это — во сне ли то или наяву, разобраться в этом я не умею — и вижу: отворяется дверь в мою комнату и входит сам Андрей Александрович, как живой, но только такой хороший, хороший! и лицо радостное. Входит он и говорит:
— Ты меня не бойся, Анюта! я к тебе только на минуточку: меня насилу к тебе отпустили — уж очень я к тебе просился, и отпустили-то всего на самое короткое время... Да ты меня не бойся же, Анюта!
— Да я и не боюсь вас, Андрей Александрович, — ответила ему я, а у самой поначалу, ох как жутко было на сердце... Потом — ничего, обошлось и стало как-то и интересно, и радостно: что, мол, дальше будет?
— Вот зачем я пришел к тебе, Анюта: я хочу тебе показать, какую я тебе со мной рядом комнату приготовил. Хочешь ее посмотреть?
— Покажите, милый Андрей Александрович!
Тут Андрей Александрович подошел к глухой стенке моей комнаты, что-то там отодвинул, и моим глазам предстала чудная, светлая, невиданной красоты комната; а за ней — открытая дверь в другую, соседнюю...
— Эту вот я тебе приготовил, — сказал мне Андрей Александрович, — а вот та другая, рядом — это моя теперешняя. Видишь, как нам будет с тобой хорошо!22
Сладко-сладко стало у меня на сердце: я забыла весь свой мимолетный страх и уже смело обратилась с вопросом к душе своего кума — я уже знала, что это была душа его:
— Скажите мне, Андрей Александрович, страшно вам было переходить мытарства? Ведь вы уже их, стало быть, теперь перешли, если вас ко мне отпустили?
— Экая-какая ты, Анюта! — все-то тебе расскажи. Некогда мне, Анюта, — пора домой: ведь я на короткий срок отпущен... Ну да, видно, делать нечего: еще с тобой минуточку побуду... Есть у тебя тут каша?