На Оптинском берегу парома не было; он только что отчалил от берега, перегруженный передовой толпой богомольцев. Надо было ждать, а ждать ох как не хотелось деревенской молодежи, по большей части молоденьким девочкам — подросткам лет от двенадцати до шестнадцати. Были с ними и мальчики того же возраста.
— Давай переедем на лодке! Чего там парома дожидаться!
Сказано — сделано. А на грех, на Оптином берегу и лодка оказалась. Старших никого не случилось: своя, стало быть, молодая волюшка! И залезло девичьего народу в лодку столько, что застонала бы лодка, если бы только была живая.
Какой-то мальчишка, на другой грех, тут случился и вызвался править; и отвалила перегруженная народом лодка, и поплыла, едва не захлебываясь своими бортами, на стремнину.
И пяти саженей не отплыли от берега, как лодка, накренившись, черпнула воды одним бортом. С визгом шарахнуло к другому борту девичье стадо, и в миг один на самой быстроте перевернулась лодка и, как яблоки спелые в бурю, попадал народ в омут вешнего половодья.
Батюшки-светы, родимые мои! Что ж тут только было! Одно слово — великая кара грозы гнева Божьего. Не пощадил Господь святыни Своей, Светлого Своего Праздника не пощадил... Стоном застонала, криком закричала быстрая Жиздра от стону да от крику утопающих. Увидели на Оптиной колокольне страх этот, стали бить сполох: выбежали монахи, старушки монахини со скотного двора выбежали с иконами — бегут все к берегу, кричат: «Народ тонет, тонет православный народушко!» Пока бежали да добежали до берега, а по Жиздре уже только мертвые, закостенелые от холодной воды молодые тела плывут девичьи, да кружится над омутом между льдинами кверху дном лодка, а на лодке верхом — одна молодая бабенка, за которую душ пять-шесть в воде девок держатся; и все они кричат:
— Христос Воскресе! Христос Воскресе! Христос Воскресе!
Только и спаслись эти, что «Христос Воскресе» кричали.
Шестнадцать молодых девичьих душ со Светлого Праздника отошли из царства земного в Царство Небесное. Тела одних разыскали, других же искали-искали, да так и не нашли: быстра, многоводна и омутиста весенняя Жиздра!
Долго не забудет Пасхального этого утра святая Оптина Пустынь. Не забудут его и окрестные крестьяне, особливо те, у которых на Пасху ту справлялись поминки по утопленнику.
III.
С 1903 по 1907 год мне ни разу не довелось быть в Оптиной, но духом и в письменном общении я был с нею неразлучно до тех пор, пока Господу не было угодно призвать меня вновь в это святое и великое гнездо старчества, духовного окормителя многих православных, и особенно женских обителей. 1 октября 1907 года, на Покров Пресвятыя Богородицы, Господь призвал меня не только посетить эту дорогую моему сердцу Пустынь, но и поселиться в ней на жительство во внешней монастырской ограде. Отвели мне, страннику и пришельцу, любвеобильные и богомудрые старцы Оптинские уютный домик и благословили жить и работать во славу Божию, пока живется да пока Бог грехов терпит. И поселились мы с женой в этом всех обуреваемых отишии не помня себя от радости, что укрыл нас Господь от молвы и злобы обезумевшего міра.
Еще с первых моих посещений Оптиной, когда я еще был довольно богатым помещиком, у меня завелись кое-какие отношения с окрестными жителями, и в их числе с одним захудалым мужичком из соседней с Оптиной деревни, Стениной. Звали его Сергеем; был он хлебопашцем, а в подспорье коренному своему делу, которое плохо теперь стало кормить и мужика и барина, занимался извозным промыслом на паре заморенных от работы и бескормицы клячонок. Привязался этот Сергей к моей былой помещичьей тароватости и с первого знакомства принял меня в свою дружбу, величая меня «мой барин». Хотя и знал я цену Сергеевой дружбе, но, по человеческой слабости, уступал ее излияниям; и лошаденки Сергеевы были дрянь отменная, и сам он как ямщик никуда не годился, а вся снасть его, дорожная была и того хуже, но я других ямщиков и знать не хотел и всюду по козельским святым местам — и в Оптину, и Шамордино30 — разъезжал с Сергеем.
И в этот свой приезд в Оптину я вновь, когда мне понадобилось ехать в Шамордино, послал в Стенино за Сергеем. Не забыв старого хлеба-соли, мой Сергей явился немедленно по первому зову на том же уже знакомом мне полуразрушенном тарантасе, перевязанном во всех направлениях пеньковыми обрывками, и с той же парой заезженных, замученных ездой и голодом клячонок.
30
Шамординская Казанско-Амвросиева женская пустынь в 12 верстах от Оптиной. Основана великим старцем, иеросхимонахом Амвросием Оптинским. Чудная по красоте и по духу обитель.