— А ты постарайся найти, как придешь в Оптину, в Скиту двух рясофорных монахов, отца с сыном — они ваши, саратовские. Зовут отца Никитой, а сына Родионом; они, наверное, к тебе будут ближе других.
И вот, идя дорожкой по лесу в Скит, я и думал: ах, если бы мне найти своих земляков — все бы было лучше...
Когда ушел мой старец-путеводитель, я, еще не входя в святые ворота, бросился на колени перед изображениями св. Отцов на стенах св. входа и слезно им помолился, чтобы они меня приняли в скитскую братию, и затем трепетно переступил порог Скита, осенив себя крестным знамением... Меня сразу обдал густой, чудный запах резеды и всей роскоши скитских цветов благовонной вечерней зари догоревшего знойного летнего дня... Прямо передо мною, пересекая мне дорогу, смотрю, идут два инока... В скитском храме зазвонили во все колокола... Я поклонился инокам в землю...
— Откуда, брат?
Я назвал свою родину. Иноки переглянулись между собой...
— Не знаете ли, — спросил я, — где мне найти двух монахов, отца с сыном из Саратовской губернии, по фамилии, кажется, Пономаревых?
— А что ж, они родственники тебе, что ли?
— Нет, — говорю, — не родственники, а как у меня здесь никого нет, то я и ищу хоть земляков.
— Ну и слава Богу говори: твои земляки с тобой-то и разговаривают — я отец, а это — мой сын...
При этом они мне дали братское целование. Это были Никита и Родион Пономаревы, в монашестве Нифонт и Иларион. Сильно обрадовался я этой встрече, в которой не мог, конечно, не усмотреть промыслительного о мне грешном Божьяго смотрения. Скит мне сразу сделался родным.
— А где бы мне увидать старца Макария? — спросил я земляков. Отец Родион, сын старика о. Никиты, сказал мне:
— Пойдем за мной в церковь — он там, и я тебя подведу к нему под благословение.
Батюшку Макария мы, действительно, застали на молитве в церкви. Шло бдение. Доложили ему обо мне.
— Какой-то странник, батюшка, вас спрашивают. Желает вас видеть и сказывает, что наш земляк, — доложил Старцу о. Родион.
Надо сказать, что Пономаревым я при встрече не успел ничего другого объяснить, кроме того, что я ихний земляк: ни имени моего, ни фамилии они не знали, да и во всей Оптиной меня никто знать не мог.
— Где он? — спросил Старец.
— Стоит у церкви.
— Приведите его сюда ко мне...
И меня ввели в церковь и подвели к Старцу. Я упал ему в ноги с замирающим от волнения сердцем, и, когда встал, Старец, благословляя меня, сказал:
— Э, да это, знать, Федор!...
Дивное прозрение...
— Откуда ты сегодня пришел?
— Прямо из Калуги, — ответил я вне себя от изумленной радости, представ перед дивным Старцем.
— Так веди ж его скорей в трапезу, — сказал батюшка о. Родиону, — да скажи повару, чтобы он хорошенько чем Бог послал его накормил... Да ты уж, — обратился ко мне старец, — после ужина-то не ходи ко бдению, а ложись спать, а то ты устал, голодный!
И правду сказать, и голоден я был, да и было мне с чего устать, пройдя за день более 60 верст.
В трапезе меня накормили досыта. Смотрю, о. Родион тащит мне подушку...
— Это мне к чему ж? — я еще хочу пойти ко бдению, — сказал я о. Родиону.
— Старец не благословил, а велел спать ложиться, — возразил мне о. Родион.
Пришлось умерить свое усердие. Ложась спать, я попросил о. Родиона побудить меня к обедне и... заснул сном крепчайшим. Это была первая моя ночь в Оптинском Скиту. Ни снов, ни видений: как лег, так и заснул беспробудно до следующего утра.
XX.
Высоко стояло солнышко на небе, когда поутру тот же инок пришел в трапезную и разбудил меня. Был уже 8-й час утра.
— Ну, земляк, — сказал он мне, — батюшка о. Макарий прислал за тобой, чтобы шел к нему в келью чай пить.
— А как же обедня-то?
— Обедня? Обедня-то уж отошла, и батюшка за тобой послал, придя от обедни. Я у батюшки келейником, и будить тебя к обедне он меня не благословил. Не скорби о том, что проспал обедню — это так Старцу было угодно, и послушание паче поста и молитвы. Вот завтра, живы будем и Господу будет угодно, разбудят тебя в два часа, тогда вставай, только не ленись!