— Встань-ка, Катенька, и пойдем посмотреть мамашу. Что она?
— Спит, — был ответ полусонной сестры.
— Все равно, пойдем — я ее хочу видеть.
И когда они взошли, то нашли матушку уже скончавшейся. А ранний неожиданный приход Марьи Ильиничны объяснился так, — она это тут же нам рассказала:
— Я спала крепко, — говорила она нам, — вдруг на заре слышу — кто-то меня кличет по имени. Я не просыпаюсь. Меня тогда кто-то толкнул в бок со словами: встаньте, пожалуйста, и идите к нам в дом: я ведь умерла, а они меня не видали. Идите утешьте их, чтобы они не плакали... И когда я тут же проснулась, то увидела вашу мать уже выходящей из моей спальни. Удивившись этому, я сейчас же встала и пошла к вам в дом и вот нашла все так, как она мне поведала в видении. Теперь именем вашей матери и ее словами, только что мною слышанными, я прошу вас не плакать, а молиться о ней Богу. Ведь мы все рождаемся для того, чтобы умереть, и умираем, чтобы воскреснуть для вечной жизни.
Великую радость влили в нашу скорбь эти речи. О родная наша! Ты и с того света, по неизреченной милости Божией, озарила мрак нашей земной скорби светом Богооткровенной истины, беспредельной Божественной любви и милосердия! Вечная тебе память, родимая!...
XXVIII.
Отдав последний долг сыновней любви почившей родительнице, я прежде всего должен был озаботиться о поступлении вновь на место: вся семья, начиная с родителя, по предсмертной воле матери и по моему сыновнему долгу осталась на моих руках. О монашестве, стало быть, нечего и думать, а надо было как можно скорее приниматься за добывание насущного хлеба.
Испросив благословения у родителя, я отправился к управляющему откупными сборами Тамбовской губернии, Василию Никитичу Рукавишникову, брату родному известного откупщика А. Н. Рукавишникова. У него я служил еще раньше в земле Войска Донского. Он меня любил, и, когда я, уезжая к родителям, оставлял у него службу, он обещал меня вновь к себе принять, если это мне понадобится. Так и случилось, и меня он назначил дистанционным в г. Усмань Тамбовской губернии. Таким образом, жизнь моих семейных была вновь обеспечена. Но моя жизнь духовная, мои стремления, жажда моя служения Богу?.. О, каким тяжким искушениям подвергались они в эти годы! Это была непрестанная, кровавая борьба духа с плотью, и, каюсь, часто, слишком даже часто, дух был одолеваем плотью.
Единственной поддержкой мне в это время было непрестанное мое хождение к ранним обедням. Там, в Божьем храме, изливалась душа моя, молившаяся Господу, чтобы Он ими же весть судьбами спас меня от соблазнов міра. Но падения следовали за падениями... Товарищи мои нередко удивлялись мне, когда в самые веселые, по-видимому, минуты наших веселых собраний я брал в руки гитару и, перебирая задумчиво струны, голосом исполненным внутреннего волнения, дрожащим от скрытых слез, напевал любимый в то время мною романс:
Иногда, под наплывом чувства тяжкой неудовлетворенности, я бросал гитару, убегал в соседнюю комнату и рыдал, как ребенок, неутешными слезами, — оставляя товарищей в полном недоумении... К великому моему горю, эти минуты слезного раскаяния не оберегали меня от страстных увлечений...
Служа в г. Усмани, я квартировал в доме одной госпожи, у которой и столовался. Особа эта жила в свое удовольствие, даже роскошно, и мне жилось у нее очень хорошо в смысле продовольствия. У ней жила из милости, в качестве бедной родственницы, молоденькая вдова, не старше двадцати двух — двадцати пяти лет. Она, несмотря на свой юный возраст, была уже за двумя мужьями и с обоими прожила не более полутора лет. Дело наше с ней обоих было молодое, и вот однажды, сидя с ней на балконе нашего дома, мы вступили с ней в откровенный разговор... Слово за слово, она мне поведала грустную историю своей неудавшейся молодой жизни и между прочим сказала:
— Мудрено, Федор Афанасьевич, в моем положении быть честной: на все нужны деньги, а где их взять? Поневоле изменишь нравственности...
— А много ли вам нужно, чтобы избегнуть такой крайности? — спросил я с живым к ней участием.
Она сказала мне цифру, и так как сумма эта была в пределах моих средств, то я тут же ей и выдал, сколько она сама назначила...
— Только бы вы не изменяли целомудрию и каждодневно ходили в церковь и молились Богу, — объятый порывом великодушной жалости, сказал ей я... На этом наша беседа в этот день и кончилась.