Долго я удивлялся этому сновидению и тому, кто бы могла быть эта жена и что значило, что она упрекала отца игумена и, как человек, недоумевал. Хотя я и привык относиться к сонным видениям с большой осторожностью и не доверяться им, но этот сон оставил по себе в моем сердце сильное впечатление.
Вскоре после этого сна к нам стали ожидать приезда владыки Феодосия, и, начиная с игумена и казначея, многие также и из братии говорили мне:
— Вот приедет Владыка, и тебя посвятят во иеромонахи.
А отец игумен добавлял:
— Здесь не будет неизбежных расходов, как в Тамбове, — здеев уже заодно и посвятим тебя.
Но когда приехал Владыка, он представил ему, что иеромонахов достаточно, а что я, как кандидат на священство, нужнее во иеродиаконах, потому что во всякое время исправен и могу служить, а другие иеродиаконы не таковы. Так и не состоялось на этот раз мое посвящение: очень уже меня опасалось мое начальство как возможного их заместителя на тот случай, если бы их слабости дошли до сведения Владыки. Сказывали мне, что перед приездом архиерея казначей говорил игумену:
— Да вы только посвятите Феодосия: тогда никто из граждан к нам и под благословение-то не подойдет. Уж и теперь на него многие смотрят как на единого от древних, а тогда и с Троицей-то17 никто нас в дом брать не будет...
Сколько было в передаче этих слов правды, судить не мне, но на дело это было похоже. Меня даже не допустили в приезд Владыки до служения с ним в соборе.
Великой печалью поражено было мое сердце, но не потому что меня обошли — недостоинство мое меня обличало, — а потому что приезжал Владыка, как говорится, ни про что, а уехал ни с чем: беспорядки наши, о которых он уже был предуведомлен (ему писал Л. А. Федотов), не удостоились внимания Преосвященного, и, послужив у нас, приняв трапезу, он остался благодарен, и когда, отъезжая, садился в карету, то осенил братию крестным знамением и промолвил благожелательно:
— Ну, братия, молитесь!
И больше мы от него ничего не слыхали.
О сила великая ключаря и благочинного!
А между тем в то время, когда архиерей кушал в игуменских покоях, что за умопомрачение творилось в трапезной! Шум, гвалт, бесчиние, разливанное море!... Казначей вырывал из рук трапезного пятый штоф сивухи, угощая братию, которая уже и без того была достаточно «утешена». Трапезный не давал, казначей рвал из рук... Крик, ругательства! Тут же пьяные кучера владыки и благочинного, с трубками в зубах, ругаясь площадными словами, заигрывали песни и, не держась уже на ногах, приваливались к лавке...
Я все это видел, и вот это-то самое и заставляло скорбеть мое сердце. А тут еще злобные и торжествующие улыбки моих недоброхотов точно кичились своим торжеством надо мною, точно говорили:
— Ну что? видишь, как мы боимся архиерея!
И встретил я по отъезде Владыки нашего казначея: идет он из трапезной и уже едва стоит на ногах. Взял он меня за руку и, едва лопоча пьяным языком, стал говорить мне:
— Не скорби, отец Феодосий: будет время, будешь и ты иеромонахом. Я сочувствую твоей скорби: ты желаешь лучшего устроения в обители — я знаю это. Но что ты будешь делать, когда ты сам видишь, какой у нас игумен? Я, брат, тоже, брат, был и так и сяк... да нет, брат, ничего не сотворишь: это просто Крылов «чурбан», а для этих порядков надо «журавля»... Я ведь, брат любезный, все понимаю!... Ну, не скорби, пожалуйста, не скорби!... Придет время... а теперь терпи!
И он лез ко мне целоваться..... Я всю ночь не мог уснуть — сон бежал от глаз моих... И это называется обозрением епархии! И как это, думалось мне, можно было так в глаза обманывать Владыку?.. О другом о чем я и думать боялся...
LXX.
Стоял я за ранней Литургией у свечного ящика; смотрю, вошел в церковь какой-то юродивый и стал скромненько в углу, у самой печки. Когда, по окончании службы, народ выходил из храма, шел и отец игумен. Юродивый этот вышел из своего угла, подошел к игумену и, показывая ему рукой на меня, громко сказал:
— Смотри! — видишь ты вон энтого монаха, что стоит у свечного ящика? Смотри ж, помни, что я тебе скажу: ты его не трогай! А тронешь, то сам свои портки с себя сронишь!
Игумен ничего не нашел сказать ему в ответ. А юродивый этот, которого я прежде никогда не видал, пришел после того ко мне в келью и объявил мне:
— Хочу чай пить — напой меня чаем!
И пока я ставил самовар, он все время ходил у меня по келье и что-то бормотал про себя невнятное, а затем подал мне образок святителя Афанасия Сидящего, что в Лубнах, и, давая мне его, сказал: