Но тут вскоре начались для меня новые скорби от игумена, и, в оправдание предсказания юродивого, умер благодетель и верный защитник нашего настоятеля, благочинный архимандрит В..., и как только началось на меня новое гонение от игумена, его и уволили от настоятельства на покой — и исполнились, таким образом, слова юродивого:
— Как его тронешь, так и свои портки сронишь!
LXXI.
Многое можно было бы мне и еще написать о жизни моей в Лебедянской обители, жизни, исполненной всяких скорбей и искушений и от злого духа, и от людей, не ведавших, что творивших, но будет с меня и того, что написано: «еже писах — писах».
Пятнадцать лет уже исполнилось со дня моего вступления в обитель, и срок моего в ней пребывания, предназначенный мне, видимо, исполнялся: чья-то невидимая рука уже предупреждала меня о том, что приближается время моего отшествия из этого места моего плача и воздыханий. Так — шел я от ранней обедни к себе в келью и вдруг, чего никогда не бывало, калитка оказалась запертой; и на ней явилась откуда-то надпись: «Здесь тебе скоро нельзя будет ходить».
Я пошел к другим воротам, которые были вне стен монастырских, и на этих воротах было точно так же написано:«И здесь тебе скоро не придется более ходить».
Меня это поразило, но, приписав это чьей-нибудь шутке, я потом вскоре об этом случае позабыл.
Слышал о моих скорбях и гонениях друг мой и отец о Господе и брат по иночеству, отец Филарет, и писал мне, чтобы я переходил к нему в Площанскую пустынь18, в новоотстроенную им келью в саду. Писал мне, зовя к себе, и даже неоднократно, из Переславль-Залесского Троицкого Даниловского монастыря архимандрит Герасим (Косенков), тот, которого еще моя бабушка-покойница благословила на иноческий путь; но я твердо держался раз данного обета никуда из Богом мне через старца Илариона назначенного монастыря не выходить, пока не наступит то время, тем же Старцем предуказанное, когда придется перебраться мне в вожделенную моему сердцу Оптину Пустынь.
И наконец время это настало.
Когда сменили нашего игумена, отца Иоасафа, около этого времени скончались и мои благодетели Федотовы, а я вступил по утвержденному Елецким окружным судом духовному их завещанию душеприказчиком ко всему их имуществу, оставленному Лебедянскому монастырю и заключавшемуся в капитале, землях, лесах и домах. В то же время к нам в монастырь был назначен в настоятели Святейшим Синодом ректор Тифлисской семинарии, архимандрит Валентин. Кавказские родные мои уже мне писали о нем весьма неутешительные известия, что вскоре же по его к нам приезде и оправдалось. Ознакомившись с духовным завещанием Федотовых и узнав из него, что монастырское начальство не имеет при мне права распоряжаться завещанным имуществом, а также осведомившись заблаговременно о моем характере, архимандрит Валентин решил меня из монастыря выжить, что называется, не мытьем, так катаньем... И вот, не прошло и месяца с его водворения в нашем монастыре, иду я раз по дорожке в саду к себе в келью и несу ведерко воды для самовара, как повстречался со мною новый настоятель и говорит:
— Ах, какое прекрасное вы себе избрали место для жительства, отец Феодосий! Я вам завидую, право, завидую!
И начал он мне тут медоточиво излагать всю красоту духовной жизни в уединении, а кстати, и моего одобрительного поведения; но рацею свою кончил он неожиданно такими словами:
— Только вот что, отец Феодосий, я должен вам сказать: нужно вас перевести из этого уединения внутрь монастыря. Мнение мое таково, что там жизнь ваша, будучи на виду у братии, послужит к исправлению слабостей здешнего братства. Здесь вы только спасаете себя, а, живя среди братии, вы можете влиять и на их поведение.
На этом мы расстались — он с ехидной улыбкой, а я, как громом пораженный.
Услыхали о том лебедянские граждане и упросили исправника, чтобы он, будучи в Тамбове, заехал к архиерею и попросил Владыку приказать архимандриту не трогать меня из моей кельи. Владыка просил исправника передать настоятелю, что он не благословляет переводить меня из моей кельи внутрь обители. Приехал исправник к архимандриту с этим извещением в седьмом часу вечера и застал его уже в некоторых градусах повышенного настроения духа, и когда исправник передал ему обо мне слова Владыки, то отец архимандрит в ответ исправнику гневно возвысил голос и, как бы передразнивая Владыку, сказал:
— Не благословляю! не благословил!... Эка штука какая — не благословил! Пусть он благословляет там у себя в Тамбове, а здесь я начальник, и, следственно, его неблагословение для меня ничего не значит. А вы можете передать вашему Феодосию, что ко дню Пасхи я все-таки переведу его в монастырь, да, мало того, и келью его сломаю!