— Хасан тоже был, наверно, и нелегок и опасен, — отпарировала Татьяна.
— Ах ты, господи, да подожди ты! Я ведь не против того, чтобы Оля поехала, я только за то, чтобы обдумать, куда и когда ее направить, кому поручить. А вообще-то говоря, я и сам дома не усижу.
— Вот это правильно! — крепко ударив ладонью по столу, воскликнула Татьяна. — Ты, Сергунька, у меня замечательный! И повези Олю сам, и устроишь, и присмотришь. Нет, ты у меня настоящий человек! — и она рванулась к мужу и несколько раз звонко поцеловала его в губы. Сергей Львович был необычайно смущен столь быстрым оборотом дела и покраснел.
Расцеловав мужа и что-то еще прокричав о потрясающих делах, Татьяна, как только иссяк первый порыв ее нерасчетливого вдохновения, присела к столу и машинально налила чаю себе и Ольге.
— Так, значит, тебя готовить в путь, Сергей? — несколько растерянно произнесла она и, проведя рукой по лицу, виновато добавила: — С моим характером я могу иногда чорт знает что выкинуть, ты же, старикан, вчера только с дороги…
— Вот и отлично, стало быть, не успел засидеться. Дай-ка мне белые брюки, пойду послушаю, что говорят в городе. А вы собирайтесь, — сказал он Ольге. — Пойдете со мной. Сегодня выходной, кстати сказать, весь город на улицах.
Татьяна бросилась снаряжать Сергея Львовича в город, а все остальные вышли во двор, пахнущий только что политой землей.
— У нас двор точнейшим образом расписан по солнцу, — сказал Румерт Ольге. — Часов до десяти утра приемной служит квартира Сергея, потом Амильджана, к середине дня — моя. Сейчас посидим у Амильджана.
Они сели на деревянную тахту, стоящую над крохотным арычком, впадающим в пруд величиной с таз и вытекающим из него в виде игрушечного водопада, вертящего какую-то стрекотушку.
— Опытный ирригация сделал, — весело сказал Амильджан, потом позвал жену и, что-то говоря ей, легким кивком указывал на Ольгу. — Вода, как самый красивый птица, поет. Когда вода не поет, у меня сон нет.
Тотчас Халима вбежала с достарханом, со скатертью, которую и расстелила на тахте, а ее мать, миниатюрная, чернокосая, быстрая в движениях, как девушка, внесла поднос с теплой пшеничной лепешкой, маленькие пиалы и пузатый чайник с подставленным металлическим носиком.
— Хороший время приехали, — сказал Амильджан.
Ольга жадно жевала теплую пахучую лепешку. Никогда еще она не ела хлеба вкуснее этого.
— Да?
— О-о! Замечательный время! Настоящий коммунизм, честное слово!
Петр Абрамович Румерт пригубил из пиалы кок-чая.
— Не будь у меня семьи — жена у меня не очень здорова к тому же, — я бы непременно и сам поехал. Да кого ни спроси, все едут, все там.
Халима любовалась Ольгой, прижавшись к ней.
— Фергана поедешь?
— Поеду, девочка.
— У-у, какой счастливы! Моя папа Хасан не был, Фергана не был, а твоя везде был!..
Халима смотрела на Ольгу с невыразимой завистью, как на счастливицу, которой некуда девать свое счастье.
— Видите ли, Сергей Львович, — говорил, отдуваясь, профессор Корженевский, расхаживая по своему кабинету в клинике. Он был в халате поверх полотняного костюма и до того промок от жары, что боялся присесть. Это был тучный, сытый старик, высокий, широкоплечий, с изящной, красиво подстриженной бородкой, очень кого-то Ольге напомнивший из портретов в актовом зале ее школы. В нем было что-то от знаменитости — не то великий писатель, не то бессмертный химик, что-то величественное, фундаментальное, почти уже бронзово-гранитное.
— Видите ли, друг мой. Затея правительства Узбекистана, вообще-то говоря, не нова. Поговорите с Белоноговым Аркадием Васильевичем, он вам многое порасскажет. Проекту лет сорок, а то и все пятьдесят. Люди, между нами говоря, думали о будущем и до революции. Но кто сказал, что темпы решают всегда и везде? — И, заметив возражающее движение Сергея Львовича, он замахал на него руками: — Знаю, знаю, но ведь, батюшка мой, речь идет о новаторском деле, сказаны же сии слова были о промышленности — и только. Хоп. Строительство же канала — а мы с вами не первый день знаем Среднюю Азию — это что такое? Это сложнейший эксперимент, где спешка и суетливость могут быть причиною не простой неудачи, а грандиознейшей катастрофы.
Ольга, слушая профессора, потихоньку разглядывала его кабинет. Он был просторен, на рост хозяина, с мягкой мебелью, со шкафами красного дерева и многочисленными портретами старых и молодых людей, почти все — с автографами.
— Вы только подумайте: сто, двести тысяч народа в такую вот жару… Теснота, инфекции, чорт их возьми! Я, Сергей Львович, не агент иностранной разведки, могу вас заверить, я не хочу, чтобы большое дело закончилось блефом. А народ уже на месте. И работать начал. Еще до официального объявления начал работать! И канал выстроят. Все будет. Но вопрос, какой ценой?
— Вы считаете, что на местах еще не готовы к строительству?
— Не знаю.
— А Наркомздрав?
— Не знаю.
— А вы лично?
— Не знаю. Да откуда, батенька, могу я что-либо знать, если мне никто ничего не говорит! Вот только из газет, поверите ли, и узнал, что я мобилизован как специалист по малярии, позвонил в Наркомздрав…
— Ну-ну?
— Да что «ну-ну»! И там никто ничего не знал. Посылалась какая-то бригада для обследования местности, а что они сделали, какие внесли предложения, только один аллах знает.
— А вы в Совнарком звонили?
— Ну, с какой стати!.. Неудобно. Я не ревизор и не газетчик, что я полезу. Сами должны подумать.
— Ну, вот и вы сами думайте. Почему это Цека, Совнарком, Наркомздрав сами должны обо всем позаботиться, а как дело коснется нас с вами, так мы ни на что не рискнем?
Корженевский чрезвычайно внимательно посмотрел на грудь Сергея Львовича:
— Вы почему же ордена не носите, из скромности? В случае чего, вынете их из кармана, брякнете на стол — ваша и возьмет, а я, — он притворно вздохнул, — не особенно взыскан милостью, как вы изволите знать.
— Я не награжден, — сказал Сергей Львович, нервно постукивая ногой в пол. — И вы это отлично знаете.
Корженевский развел руками:
— Да не может этого быть! Не может. Это — недоразумение.
— Не важно, награжден я или нет, — перебил его Сергей Львович. — Это частный случай из моей биографии. Не так ли? Но я рискну поехать на БФК и взяться там за любое дело, от которого мурашки по телу побегут.
— Да и я не думаю отказываться, — обиженно возразил Корженевский. — Я уже дважды выезжал на трассу. Я ведь о чем говорю? О том, что если — не дай бог! — что случится, эпидемия там какая или что, с кого станут спрашивать? С меня. Иди тогда и доказывай, что я заяц, а не верблюд.
— Странный вы человек. — И Сергей Львович встал со стула с явным намерением как можно скорее закончить разговор. — Сколько я вас знаю, вы всегда прикидываетесь трусом и консерватором, а потом на деле оказываетесь и храбрецом и новатором. Не пойму, к чему вот такая тактика, ну, это — ваше дело. Я, собственно, к вам вот зачем, — и он быстро рассказал Корженевскому историю Ольги и попросил устроить ее в один из тех многочисленных санотрядов, которыми руководил Корженевский на трассе канала, и тот, мрачно взглянув на Ольгу, не задумываясь, дал свое согласие. Сергей Львович тотчас попрощался, и они с Ольгой покинули клинику.
Был выходной день, и весь город толкался на улицах. Сергей Львович повел Ольгу в кварталы старого Ташкента, в узкие, грязные, слепые улочки, на рынок, куда валил многотысячный людской поток. Кричали продавцы «самсы» [14], пахло шашлыком и пловом, ослики, пруженные фруктами, боком расталкивали толпу; торговали коврами, шелком, старьем, гадали на картах, показывали фокусы — картина была удивительная, необычайная. Во Владивостоке Ольга никогда ничего подобного не видела и была ошеломлена, захвачена.