Слуга Карлетто, у которого на правом плече зияла глубокая рана и рука была обагрена кровью до самого локтя, запинаясь, стал рассказывать, как оба они бежали от разъяренной толпы.
Вдруг Маццагронья, который все время внимательно смотрел на улицу, закричал:
— Вот они! Идут к дворцу! Они вооружены!
Дон Луиджи оставил Карлетто и поспешил к окну.
Действительно, толпа уже взбиралась на широкий косогор, с угрожающими криками потрясая оружием и различными орудиями, дикая ярость овладела чернью, казалось, это было не скопище отдельных людей, а какая-то слившаяся воедино масса неодушевленной материи, которая стремилась вперед с неодолимой силой. В несколько минут толпа достигла дворца и, извиваясь, подобно огромной змее, несколькими кольцами окружила все строения дворца. Некоторые из мятежников несли длинные горящие пучки камыша, которые, словно факелы, бросали на их лица колеблющийся красноватый свет, от пучков с треском отлетали искры и горящие тростинки. Небольшая группа несла кол, на конце которого висел человеческий труп. В каждом жесте, в каждом слове мятежников сквозила угроза смерти. Среди угроз и брани постоянно повторялось одно ИМЯ:
— Кассаура! Кассаура!
Герцог д’Офена в гневе грыз себе пальцы: на острие кола он узнал изувеченное тело Винценция Мурра, это был посол, которого он ночью отправил, чтобы вытребовать подмогу. Он указал Маццагронье на казненного, и тот тихим голосом произнес:
— Кончено!
Но дон Филиппо услышал это, из его груди вырвался такой ужасный, душераздирающий крик, что у всех замерло сердце, и они упали духом.
Слуги, охваченные паническим страхом, столпились у порога. Лица их были бледны. Одни плакали, другие призывали святых, а третьи начинали подумывать об измене: если они предадут своего господина народу, не спасут ли они этим свою жизнь? Пять или шесть менее трусливых готовились к обороне и взаимно ободряли друг друга.
— На балкон. На балкон! — гудела внизу толпа. — На балкон!
Герцог д’Офена стал тихо шептаться с Маццагроньей.
Спустя немного, он обернулся к дону Филиппо и сказал:
— Садись в кресло, отец, — так будет лучше.
Слуги в свою очередь начали перешептываться. Двое из них подошли к постели, чтобы помочь больному подняться, двое других подошли к креслу, которое катилось на маленьких колесах.
Задача была не из легких. Тяжеловесный старик кряхтел и стонал, когда руки пытавшегося поднять его слуги обвились вокруг его шеи. Он обливался потом, так как в комнате, окна которой были наглухо закрыты, стояла невыносимая духота. Когда он сел, его ноги начали конвульсивно ударяться о пол, а огромное брюхо свесилось на колени, подобно неполному кожаному меху.
— Джиованни, — сказал герцог Маццагронье, — теперь твоя очередь.
Тот решительным движением открыл двери и вышел на балкон.
Толпа встретила его оглушительным воем. Пять, десять, двадцать пылающих внизу пучков камыша слились в один колоссальный костер. Их свет озарял лица, возбужденные жаждой истребления зловеще сверкали сталь оружия и железо секир. Лица несших факелы были покрыты мукой для защиты от искр. И сквозь эту белизну зловеще сверкали их кровожадные взоры. В воздухе поднимался черный дым и быстро рассеивался в вышине. Все огни, благодаря ветру, вытянулись в одну ленту, свистя и развеваясь, как волосы ведьмы. Более тонкие и сухие тростинки вспыхивали, краснели, искривлялись и с треском ломались, напоминая взрыв ракет. Это было веселое зрелище.
— Маццагронья! Маццагронья! Смерть своднику! Смерть косоглазому! — кричали все, подбадривая друг друга и настаивая на том, чтобы передние ряды не скупились на брань.
Маццагронья протянул руку, словно желая унять крикунов. Он напряг всю силу своего голоса и начал именем короля, как делал это при обнародовании законов, призывать мятежников к спокойствию:
— Именем Его Величества Фердинанда II, именем Божьим, короля обеих Сицилии, Иерусалима…
— Смерть вору!
В это мгновение грянуло несколько выстрелов, и оратор, ударявший себя в грудь, зашатался, взмахнул руками в воздухе и упал лицом вперед. При падении голова его застряла между двумя прутьями решетки и свесилась наружу, как тыква. Кровь капала вниз на землю.
Этот инцидент развеселил толпу. Крики неслись высоко к звездам.
Тогда несшие кол с висящим на нем Винценцием Мурром подошли к самому балкону и приблизили один труп к другому. Толпа безмолвно и напряженно следила, как кол качался в воздухе, пока оба трупа не очутились друг возле друга. Тут же нашелся поэт-импровизатор, насмехаясь над белесоватыми глазами Маццагроньи и косоглазием посла, он во все горло заорал насмешливый стишок: