— Боже мой! Ох, Боже мой! — стонала она, прижимая ладони к вискам. — Ох, Боже мой!
— Отдохните, сударыня, — проговорила гостеприимная женщина, приглашая ее войти.
Изба была низенькая и темная, в ней была какая-то особенная атмосфера, какая бывает во всех местах, где помещается много людей. Несколько голых ребятишек, с вздутыми, как от водянки, животами, потащились к порогу, лепеча, ощупывая пол и инстинктивно поднося ко рту все, что попадалось под руки.
Пока донна Лаура сидела и отдыхала, женщина не переставала говорить, держа на руках пятого младенца, вся кожа которого была покрыта темной корою, из-под этой коры выглядывала пара больших глаз, чистых и голубых, как два дивных цветка.
— Где тут дом Луки Марино? — спросила донна Лаура.
Хозяйка пальцем указала на один из красных домов, стоявший на самом краю села, возле реки, и окруженный как бы колоннадой высоких тополей.
— Вот он. А вам зачем?
Старая баронесса нагнулась, чтобы посмотреть.
Ее глаза, опаленные солнечным светом, сильно болели. Но она на несколько минут застыла в такой позе, тяжело дыша от усталости, ничего не отвечая, как будто нахлынувшее материнское чувство сдавливало ей горло. Так вот он, домик ее сына? И вдруг в ее памяти всплыла далекая комната, провансальская деревушка, лица, предметы, так отчетливо и ясно, хотя на один лишь миг. Она почти упала на стул и продолжала молчать, ощущая род физического отупения, очевидно, от солнечного жара. В ушах стоял непрерывный гул.
— Вам нужно переправиться через реку? — спросила хозяйка.
Донна Лаура утвердительно кивнула головой, она чувствовала какое-то одурение от мелькания на ретине красных кругов.
— Лука Марино перевозит людей и животных с одного берега на другой. У него есть лодка и паром, — рассказывала хозяйка. — А не то можно поискать броду, но для этого нужно дойти до Прецци Он уже тридцать лет занимается этом делом! На него можно положиться, сударыня.
Донна Лаура слушала, стараясь сохранить покидавшее ее присутствие духа. Но услышав последнюю новость о сыне, она остолбенела и почти перестала понимать дальнейшие слова.
— Лука — не здешний, — продолжала тучная женщина, увлекаясь природной болтливостью. — Его вскормили Марино, у которых не было детей. Какой-то господин, тоже нездешний, дал приданое его жене. Теперь он зажил недурно и много работает, но сильно пьянствует.
Женщина все это рассказывала в высшей степени просто, без всякого злого намека на неизвестное происхождение Луки.
— Прощайте, прощайте, — проговорила, поднимаясь, донна Лаура, ей казалось, что она совершенно оправилась. — Спасибо, добрая женщина.
Она дала одному из детей монету и вышла из дома.
— По этой дорожке! — кричала ей вслед предупредительная хозяйка.
Донна Лаура пошла по дорожке. Вокруг царила гробовая тишина, нарушаемая лишь протяжным пением стрекоз. Несколько групп искривленных и суковатых масличных деревьев росло на высохшей земле. Слева сверкала река.
— О-о-о, Мартина-а-а! — послышался вдали, по ту сторону реки, чей-то зов.
Звук человеческого голоса заставил старуху задрожать всем телом. Она подняла глаза. По реке плыла барка, едва заметная среди светящегося пара, на некотором расстоянии от нее белела другая барка, парусная. В первой барке можно было различить контуры животных, кажется, лошадей.
— О-о-о, Мартина-а-а! — снова окликнул голос.
Барки приблизились друг к другу. В этом месте была мель, и перевозчикам грозила опасность, если барки бывали перегружены.
Донна Лаура, остановившись под масличным деревом, оперлась о ствол и следила за всем, что происходит на реке. Сердце ее билось с такой силой, что ей казалось, будто его удары оглашают всю окрестность. Шелест ветвей, пение стрекоз, ослепительный блеск реки — все это волновало ее и смешивалось в ее душе в хаосе безумия. Медленный прилив крови к голове, благодаря невероятному зною, все окрашивал перед глазами в красный цвет. У нее начиналось головокружение.
Обе барки скрылись за поворотом реки.
Тогда донна Лаура отправилась дальше, шатаясь, как пьяная. Показалась группа домиков, окруженных двором, в углу которого спало вповалку несколько нищих, сквозь отрепья виднелись их красные тела, обезображенная болезнями кожа. На их безобразные лица сон наложил какой-то зверский отпечаток. Один спал лежа ничком и опершись головой на руки, другой лежа на спине, раскинув руки, в позе распятого Христа. Целые тучи насекомых с жужжанием кружились над этими жалкими человеческими скелетами, густые и назойливые мухи копошились на них, как в куче навоза. Из закрытых дверей доносился стук ткацких станков.