Донна Лаура пересекла площадь. Стук ее шагов разбудил одного нищего, который поднялся, опершись на локоть, и, не успев еще раскрыть глаз, машинально забормотал:
— Подайте ради Христа!
При этом звуке все нищие вдруг проснулись и вскочили на ноги.
— Подайте ради Христа!
— Подайте ради Христа!
Толпа оборванцев стала преследовать путницу, прося милостыни и протягивая руки. Один из нищих хромал на одну ногу и шел маленькими прыжками, словно раненая обезьяна. Другой волочился, сидя на земле и отталкиваясь обеими руками, как рак — клешнями, нижняя часть его туловища омертвела. У третьего был большой фиолетовый морщинистый зоб, который при каждом шаге колыхался, как подгрудок. У четвертого была искривленная рука, похожая на толстый сук.
— Подайте ради Христа!
Одни говорили в нос и хрипели, у других были высокие, женские голоса, как у кастратов. Они твердили все одни и те же слова, одним и тем же назойливым тоном.
— Подайте ради Христа!
Донна Лаура, преследуемая этой ужасной ватагой бродяг, чувствовала инстинктивное желание спастись бегством. Слепой ужас овладел ею. Она, быть может, начала бы кричать, если бы голос не замер в горле. Нищие подошли к ней вплотную и начали трогать ее протянутыми руками. Все требовали милостыни, все.
Старая баронесса пошарила в карманах, достала несколько монет и рассыпала их за своей спиной. Голодные нищие остановились, жадно накинулись на деньги, начали драться, валить друг друга на землю, угощая более слабых пинками и кулаками. Они озверели.
Трое остались с пустыми руками, недовольные, они снова побежали за баронессой.
— Мы ничего не получили! Мы ничего не получили!
Донна Лаура, приведенная в отчаяние этими преследованиями, не оборачиваясь, бросила еще несколько монет. Между калекой и зобастым завязалась драка. Обоим достались все брошенные деньги, а бедняга идиот-эпилептик, которого все притесняли и высмеивали, не получил ничего, он начал тихо плакать, облизывая слезы и слизь, которая текла из носа, и причитал:
— Ау, ау, ау-у-у!
Наконец, донна Лаура добралась до избы, окруженной тополями. Она изнемогала, в глазах у нее потемнело, в висках стучало, язык горел, ноги подкашивались. Калитка была открыта, и она вошла.
Круглая площадка, обсаженная высокими тополями, представляла собой гумно. Два дерева служили подпорками стога соломы, из которого высовывались густолиственные ветви. На площадке росла трава, на которой мирно паслись две буланые коровы, обмахивая хвостом упитанные бока. Между ногами каждой свешивалось разбухшее от молока вымя цвета сочных фруктов. На земле было разбросано множество земледельческих орудий. На деревьях звенели стрекозы. Несколько собачонок возились на гумне, то лая на коров, то гоняясь за курами.
— Сударыня, кого вы ищете, спросил какой-то старик, выйдя из избы. — Не нужно ли вам переправиться на тот берег?
Старик был лысый, с бритым подбородком, все туловище его изгибалось вперед, едва держась на искривленных ногах. Все члены его носили отпечаток черной работы, от пахоты левое плечо было выше правого и грудь искривлена, от косьбы колени раздвинулись, от чистки деревьев и от различных долголетних терпеливых земледельческих трудов вся фигура его перегнулась пополам. Задав последний вопрос, он указал на реку.
— Да, да, — ответила донна Лаура, не зная, что сказать, что делать, и чувствуя, что ее покидают силы.
— Ну, так идем туда. Вот Лука возвращается, — прибавил старик, поворачиваясь к реке, по которой плыл подталкиваемый шестом паром, нагруженный мелким скотом.
Он проводил баронессу через возделанный огород к виноградному навесу, где ждали другие пассажиры. Он шел впереди нее, показывал ей овощи и говорил о будущем урожае по привычке земледельцев, состарившихся среди продуктов кормилицы-земли.
Вдруг он обернулся, так как госпожа молчала и, казалось, не слышала его слов, и увидел на ее глазах слезы.
— Вы плачете, сударыня? — спросил он тем же спокойным голосом, каким говорил об овощах. — Вы больны, что ли?
— Нет, нет, ничего… — бормотала донна Лаура, чувствуя, что умирает от усталости.
Старик ничего больше не сказал. Жизнь так изнурила его, что чужие страдания его не трогали. Сколько всевозможного люда, переправляющегося через реку, видел он за все дни своей жизни?!
— Садитесь, — сказал он, когда они подошли к навесу.
Трое парней с узелками ждали Луку. Они курили длинные трубки и хранили глубокое молчание, всем существом своим предаваясь этому наслаждению. В промежутках они говорили о ничего не значащих вещах, заполняющих узкий кругозор земледельцев.