— Я предложил мистеру Фернандесу самому придумать номер, и он с радостью согласился, — весело говорил казначей. — Закончим пением «За дружбу старую до дна!» {14} в честь наших англосаксонских пассажиров. — Утка обошла стол по второму кругу, и, чтобы под держать компанию, Смиты опять намешали себе чего-то из своих бутылок и коробок.
— Прошу прощения, миссис Смит, — сказал капитан, — но что вы пьете?
— Пивные дрожжи, разбавленные горячей водой, — ответила ему миссис Смит. — По вечерам мой муж отдает предпочтение дрожжелину. Или векону. Он считает, что дрожжи действуют на него возбуждающе.
Капитан испуганно посмотрел на тарелку миссис Смит и отрезал себе утиное крылышко. Я сказал:
— А что вы едите, миссис Смит? — Мне хотелось, чтобы капитан оценил всю прелесть ситуации.
— Не понимаю, мистер Браун, почему именно вам понадобилось меня спрашивать? Я ем это каждый вечер, в один и тот же час, в вашем присутствии. Питательный препарат из семечек плакучего вяза, — пояснила она, обращаясь к капитану. Он положил нож с вилкой на тарелку, отодвинул ее и склонил голову. Я подумал сначала, что капитан молится, но, вернее всего, ему подступила тошнота к горлу.
— Закушу орехином, — сказала миссис Смит, — если у вас не найдется простокваши.
Капитан громко прокашлялся, отвел от нее глаза, чуть заметно передернул плечами при виде мистера Смита, который подбирал ложечкой с тарелки какие-то сухие, бурого цвета гранулы, и уставился на мистера Фернандеса, будто тот был повинен во всем этом. Потом он объявил должностным голосом:
— Мы прибываем завтра, надеюсь, не позже четырех часов. Рекомендую не задерживаться в таможне, так как свет в городе обычно выключают в шесть тридцать вечера.
— Почему? — спросила миссис Смит. — Это же создает неудобства решительно для всех.
— Из экономии, — ответил ей капитан. — Последние сообщения по радио неутешительны. Как было сказано, мятежники пересекли доминиканскую границу. Правительство заверяет, что в городе все спокойно, однако тем из вас, кто сходит в Порт-о-Пренсе, я советую держать тесную связь с вашими консульствами. Мною получены инструкции без всяких промедлений высадить пассажиров и сразу же следовать в Санто-Доминго. Задерживаться в Порт-о-Пренсе на погрузку я не буду.
— Судя по всему, голубчик, мы с тобой попадем в неспокойные места, — послышался голос мистера Смита с другого конца стола, и он положил себе еще одну ложечку — кажется, фромента, о составе которого я узнал от него за ленчем.
— Это нам не впервые, — с мрачным удовлетворением ответила ему миссис Смит.
Вошел матрос с запиской капитану, и, когда он отворил дверь, «приветы из Франции» вздыбило сквозняком, они повизгивали, задевая один о другой. Капитан сказал:
— Прошу меня извинить. Что поделаешь — долг. Придется уйти. Желаю вам приятно провести вечер. — Но я подумал, что о вызове, наверно, договорились заранее — человек он был необщительный, а кроме того, миссис Смит пришлась ему явно не по нутру. Старший механик тоже встал, точно боясь оставить судно на произвол капитана.
Теперь, когда начальство удалилось, казначей снова стал самим собой и все подстрекал нас больше есть и больше пить. Даже Смиты — после долгих колебаний («Я не такая уж сладкоежка», — сказала она) отважились на вторую порцию орехина. Подали сладкий ликер — по разъяснению казначея, за счет пароходной компании, и самая идея дарового ликера вдохновила на дальнейшие возлияния нас всех, — разумеется, кроме Смитов, — даже фармацевта, хотя он поглядывал на свою рюмку боязливо, точно зеленый цвет сигнализировал ему об опасности. Когда наконец мы перебрались в салон, на стульях уже были разложены программки концерта.
Казначей крикнул бодрым голосом:
— Смотри веселей! — И стал похлопывать ладонями по своим толстым коленкам, глядя на оркестр, который появился во главе с коком — костлявым, как скелет, молодым человеком, с щеками, пылающими от жара плиты, и в поварском колпаке. Оркестранты несли кастрюли, сковороды, ножи, ложки, была и мясорубка для извлечения скрежещущих звуков, дирижерскую палочку коку заменяла длинная вилка для гренков. Первым номером программы был «Ноктюрн», затем «Chanson d’amour» [8], которую спел кок — голосом нежным и не совсем ровным: «Automne, tendresse, feuilles mortes» [9]. Ничего другого, кроме этих печальных слов, я не разобрал из-за гулкой дроби ложкой о кастрюлю.
Мистер и миссис Смит рука об руку сидели на диване, колени ее были прикрыты пледом, а коммивояжер слушал, весь подавшись вперед, и в упор смотрел на тощего певца, может быть, прикидывал наметанным глазом, какие из его медикаментов окажутся полезными в данном случае. Что касается мистера Фернандеса, то он сидел в сторонке, время от времени внося какие-то записи в блокнот. Джонс торчал за стулом казначея и то и дело наклонялся и шептал ему на ухо. Он ликовал по причинам, никому, кроме него, не известным, будто вся эта затея принадлежала ему одному, и аплодировал горячо, как бы поздравляя самого себя. Оглянувшись, он подмигнул мне, что, видимо, означало: «Дайте срок. Моя творческая фантазия этим не исчерпывается. То ли еще будет!»