— Значит, вы очень любите Висконти… Заслуживает ли он такой любви?
— С моей точки зрения, да. Я люблю мужчин неуязвимых. Мне никогда не нравились мужчины, Генри, которые нуждались во мне. Нуждаться — значит притязать. Я думала, Вордсворту нужны были мои деньги и комфорт, который я ему дала в квартире над «Короной и якорем». Но здесь комфорта нет ни для кого, а он даже от дашбаша отказался, ты сам слышал. Вордсворт разочаровал меня.— Она добавила, как будто видела тут какую-то связь: — Твой отец тоже был довольно неуязвим.
— И тем не менее я нашел вашу карточку в «Роб Рое».
— Значит, он был недостаточно неуязвим, — заключила она и добавила не без яда: — Вспомни об учительше — «Долли! Куколка моя!», — все-таки он умер в ее объятиях.
Теперь, когда Вордсворт уехал и мы остались одни, дом совсем уж опустел. Мы отужинали почти в полном молчании, и я выпил слишком много густого сладкого, смахивающего на лекарство вина. Один раз послышался отдаленный звук машины, и тетушка сразу подошла к большим окнам, выходившим в сад. Свет одинокой лампочки под потолком огромной комнаты туда не достигал, и тетушка в своем темном платье выглядела тоненькой и юной, и я в этом полумраке ни за что не принял бы ее за старую женщину. С испуганной улыбкой она продекламировала:
Я знаю это от твоего отца, — добавила она.
— Да, я тоже… в каком-то смысле — он загнул на этих стихах страницу в Палгрейве.
— И он, несомненно, научил им Долли-Куколку, — продолжала она. — Представляешь, как она читает их над могилой в Булони вместо молитвы?
— А вот вас, тетя Августа, неуязвимой нельзя назвать.
— Поэтому мне и нужен неуязвимый мужчина. Если оба уязвимы — представляешь, в какой кошмар превратится жизнь: оба страдают, оба боятся говорить, боятся шагу ступить, боятся причинить боль. Жизнь переносима, когда страдает только один. Нетрудно привыкнуть к собственным страданиям, но невозможно выносить страдания другого. Мистеру Висконти я не боюсь причинить боль. Я не сумела бы, если бы даже очень постаралась. Поэтому у меня чудесное ощущение свободы. Я могу говорить все что угодно, ничто не проймет этого толстокожего даго {239}.
— А если он заставит страдать вас?
— Так ведь это же ненадолго, Генри. Вот как сейчас. Когда он не возвращается и я не знаю, что его задерживает, и начинаю опасаться…
— Ничего серьезного случиться не могло. Если бы произошел несчастный случай, полиция бы вас известила.
— Дорогой мой, мы в Парагвае — именно полиции я и опасаюсь.
— В таком случае, зачем вы здесь поселились?
— У мистера Висконти выбор не так уж велик. Насколько я знаю, он был бы в безопасности в Бразилии, будь у него деньги. Может быть, когда он разбогатеет, мы туда переедем. Мистеру Висконти всегда очень хотелось разбогатеть, и ему кажется, что здесь наконец ему это удастся. Он столько раз был на грани богатства. Сперва Саудовская Аравия, потом дела с немцами…
— Если он разбогатеет сейчас, ему уже недолго этим наслаждаться.
— Не важно, зато он умрет счастливым, в сознании, что наконец богат. Что он обладатель золотых слитков — он всегда имел пристрастие к золоту в слитках. А значит, он добился своего.
— Зачем вы меня вызвали, тетя Августа?
— Кроме тебя, Генри, у меня нет близких. И потом, ты можешь быть полезен мистеру Висконти.
Такая перспектива не очень-то меня обрадовала.
— Но я не знаю ни слова по-испански, — попробовал возразить я.
— Мистеру Висконти необходим кто-то, кому он мог бы доверить вести бухгалтерию. Финансовая отчетность всегда была у него слабым местом.
Я оглядел пустую комнату. Голая лампочка мигала в предчувствии грозы. Край ящика впивался мне в ляжку. Я вспомнил о двух матрасах и туалетном столике в тетушкиной спальне. И подумал, что вряд ли тут потребуется большое бухгалтерское искусство. Я сказал:
— Я намеревался только повидать вас и уехать.
— Уехать? Почему?
— Я подумывал, не пора ли мне наконец осесть.
— А что другое ты делал до сих пор? Ты слишком засиделся.
— И жениться, хотел я сказать.
— В твоем возрасте?
— Мне еще далеко до мистера Висконти.
Дождь хлестнул по стеклу. Я поведал тетушке про мисс Кин и про вечер, когда я чуть не сделал предложение.