Как уже говорилось, карьера hôtelier — это было отнюдь не то, к чему хотели подвигнуть меня иезуиты. Ту карьеру в конце концов загубила наша школьная постановка «Ромео и Джульетты» в весьма заземленном французском переводе. Мне дали играть престарелого брата Лоренцо, и некоторые заученные наизусть строки из этой роли сохранились у меня в памяти до сих пор, сам не знаю почему. Поэзия в них почти не ночевала. «Accorde-moi de discuter sur ton état» [16]. Брат Лоренцо сумел превратить в прозу даже трагедию любовников, родившихся под злосчастной звездой. «J’apprends que tu dois, et rien ne peut le reculer, être mariée á ce comte jeudi prochain» [17].
Наши добрые пастыри, видимо, полагали, что, учитывая обстоятельства, эта роль самая для меня подходящая — к тому же не слишком эмоциональная и не слишком трудная для исполнения, но, как мне самому кажется, мой духовный грипп подходил в то время к концу, а бесконечные репетиции, постоянное присутствие любовников, чувственность их отношений, хоть и приглушенная французским переводчиком, приблизили меня к кризису. Я выглядел гораздо старше своих лет, а режиссер, не преуспевший со мной как с актером, по крайней мере, довольно основательно преподал мне тайны грима. Я «позаимствовал» паспорт у одного преподавателя английской литературы из мирян и однажды днем преспокойно пошел в казино. Там за непостижимо короткий срок, за сорок пять минут, благодаря из ряда вон частому выходу «девятнадцать» и зеро, я выиграл сумму, равную тремстам фунтам, а часом позже неумело и неожиданно для самого себя терял невинность в одном из номеров «Отель де Пари».
Моя наставница была по меньшей мере лет на пятнадцать старше меня, но в воспоминаниях моих она все того же возраста, а постарел я сам. Мы познакомились в казино. Видя, что меня преследует удача (делая ставки, я тянулся через ее плечо), она начала ставить свои фишки рядом с моими. Если я выиграл в тот день больше трехсот фунтов, то ее выигрыш был что-нибудь около сотни, и тут она остановила меня, воззвав к моему благоразумию. Я уверен, что о совращении ей тогда и не думалось. Правда, последовало приглашение выпить чаю в ее отеле, но, не в пример служителям казино, она разгадала мою личину и, повернувшись ко мне на лестнице с заговорщицким видом, спросила шепотом:
— Как тебе удалось пройти?
В ту минуту я был для нее не больше чем забавным, озорным ребенком.
Стоило ли тут притворяться? Я показал ей мой фальшивый паспорт, и в ванной при номере она помогла мне снять разводы грима, которые при электрическом свете, да еще зимним днем вполне сошли за глубокие борозды на лице. Брат Лоренцо морщина за морщиной исчезал передо мной в зеркале над полочкой, где хранились ее лосьоны, ее баночки с кремом и карандаш для ресниц. Мы с ней были точно актеры, у которых одна уборная на двоих.
Чай в коллеже подавали на длинных столах, по концам их ставили чайники, к длинным батонам — по три на стол — полагались скудные порции сливочного масла и джема, посуда была грубая — лишь бы выдержала мальчишеские лапы, чай крепкий. В «Отель де Пари» меня поразило все: хрупкость чашек, серебряный чайник, вкусные треугольные сандвичи, эклеры с кремом. Смущения моего как не бывало. Я рассказывал о матери, о моих экзерсисах на латинском, о «Ромео и Джульетте». Без какого-либо умысла, а лишь бы показать свою ученость, я цитировал Катулла {20}.
17
Я слышал, что твое венчание с графом назначено на четверг и ничто не может его отсрочить (