Не могу вспомнить теперь последовательность событий, которые привели к первому долгому, взрослому поцелую на диване. Помню, было сказано, что она замужем за директором Индокитайского банка, и мне представился человек, сгребающий медной лопаткой монеты в ящик стола. Тогда он уехал в Сайгон, где, как она подозревала, у него была любовница-сиамка. Разговор наш не затянулся, скоро я возвратился вспять к начальной стадии обучения, постигая азы любви на большой белой кровати с резными столбиками в маленькой белой комнате. И даже теперь, больше чем сорок лет спустя, сколько подробностей все еще живет у меня в памяти об этих часах. Про писателей говорят, будто первые двадцать лет вмещают в себе весь их жизненный опыт, остальным они обязаны своей наблюдательности, но, по-моему, это в равной степени относится к каждому из нас.
Странная произошла вещь, пока мы лежали на кровати. Ей было трудно со мной — робким, струсившим. И вдруг из порта внизу, под склоном холма, в окно влетела чайка. На секунду мне показалось, что комнату заполнил размах белых крыльев. Женщина испуганно вскрикнула и подалась к стене, теперь не мне, а ей стало страшно. Успокаивая, я тронул ее за плечо. Птица опустилась на комод под зеркалом в золоченой раме и, стоя там на своих длинных, как ходули, ножках, смотрела на нас. Она чувствовала себя в этой комнате совершенно по-свойски, точно кошка, и казалось, вот-вот примется за чистку перышек. Моя новая подруга чуть вздрагивала с испугу, и вдруг я почувствовал себя по-мужски твердым и овладел ею так свободно и так уверенно, будто мы с ней были любовниками не первый год. Ни я, ни женщина не заметили в эти минуты, как чайка улетела, хотя у меня навсегда осталось такое ощущение, будто в спину мне повеяло ветерком от ее крыльев, когда она вымахнула на волю, туда, где был порт и залив.
Вот так все это и случилось: удача в казино, а в белой с золотом комнате еще несколько победоносных минут — единственный мой роман, который кончился без боли, без раскаяний. Ведь она даже не стала причиной моего ухода из коллежа, виной этому была моя собственная неосторожность, так как однажды после конца мессы я бросил в мешочек рулетную фишку в пять франков, которую мне не удалось обменять на наличные. Я думал, что проявляю щедрость, ибо обычная моя лепта не превышала двадцати су, но меня выследили, донесли декану. В последовавшей затем беседе с ним остатки моей предназначенности развеяло в прах. Последние перед разлукой дни обе стороны держались учтиво; мне кажется, что к чувству разочарования у отцов наставников примешивалось невольное уважение ко мне — разве мои подвиги не были достойны нашего коллежа? Свой скромный капиталец я припрятал под матрасом, и, будучи заверены, что дядюшка с отцовской стороны прислал мне денег на проезд в Англию, а также брался поддерживать меня и впредь и устроить на службу в своей фирме, мои пастыри без сожалений отпустили меня. Я пообещал при первой же возможности погасить долг, числившийся за моей матерью (этот посул был выслушан с некоторым смущением, так как отцы наставники явно сомневались, что он будет выполнен), и еще я обещал им непременно снестись со старым другом нашего ректора — неким отцом Тома Каприоле в Обществе Иисуса на Фарм-стрит в Лондоне (в этом они на меня полагались). Что же касается письма воображаемого дядюшки, состряпать его было проще простого. Если уж мне удалось провести администрацию казино, то с отцами из коллежа Явления Приснодевы осечки и вовсе не предвиделось, и действительно, никому из них не пришло в голову поинтересоваться конвертом от дядюшкиного письма. Я выехал в Англию международным экспрессом, который делает остановку на маленькой станции ниже здания казино. Тут мне в последний раз пришлось увидеть нарядные башенки, под знаком которых прошло мое детство, — башенки чертога удачи, где я наконец-то соприкоснулся с жизнью взрослых, вкусил изменчивого счастья и где может случиться все самое невероятное, как я это доказал на собственном примере.
Это повествование утратило бы соразмерность своих частей, если б в нем отмечались все этапы моего пути от казино в Монте-Карло до другого казино — в Порт-о-Пренсе, где я снова оказался при деньгах и увлекся женщиной, — совпадение, ничуть не более удивительное, чем встреча в Атлантическом океане троих людей по фамилии Смит, Браун и Джонс.
В промежутке между этими двумя датами, довольно продолжительном, я перебивался кое-как, если не считать военных лет, принесших мне ощущение покоя и собственной респектабельности, и далеко не все мои тогдашние дела заслуживали упоминания в curriculum vitae. Первую работу мне удалось получить благодаря хорошему знанию французского языка (латынь оказалась вещью на редкость бесполезной). Я прослужил полгода официантом в небольшом ресторанчике в Сохо {21}. Эта должность в моем curriculum не упоминается, так же как и переход на такую же работу в «Трокадеро» при помощи поддельной рекомендации от Фукэ в Париже. Прослужив в «Трокадеро» несколько лет, я поднялся ступенькой выше и поступил консультантом в небольшое педагогическое издательство, задумавшее выпуск серии французских классиков со скрупулезно пуристским комментарием. Эта должность получила доступ в мой curriculum. Дальнейшие — нет. По правде говоря, меня немало избаловала надежность заработка во время войны, когда я служил в отделе политической информации Форин-оффиса редактором пропагандистской литературы, засылаемой нами в Виши, и даже имел при себе писательницу в качестве секретаря. После конца войны мне захотелось чего-нибудь понадежнее моего прежнего житья-бытья, и, хотя в течение еще нескольких лет я едва сводил концы с концами, в голову мне наконец запала одна идея. Случилось это в районе Пиккадилли, то ли около одной из тех галерей, где можно увидеть картину какого-нибудь малоизвестного голландского мастера семнадцатого века, то ли около подобного же заведения сортом пониже, которое торгует картинами, угождая вкусам тех, кто, неизвестно почему, любит развеселых кардиналов, вкушающих лососину в постный день. Перед витриной этой галереи стоял человек, на мой взгляд, совершенно чуждый искусству, — средних лет, в синем двубортном пиджаке, с цепочкой для часов, — и рассматривал выставленные там полотна. При виде его я вдруг подумал, что знаю точно, какие мысли приходят ему сейчас в голову: «Месяц назад одна картина пошла у Сотби {22} за сто тысяч фунтов. Одна картина может принести целое состояние — кабы понимать в этом толк или хотя бы не бояться риска». Он не спускал глаз с каких-то коров на лугу, точно следил за маленьким шариком слоновой кости, бегающим по кругу рулетки. Внимание его привлекали, конечно, коровы, а не кардиналы. Не кардиналов же пускают с молотка на аукционном торге у Сотби.