— Дорогой мой, — сказала она таким тоном, будто я приехал повидаться с ней с другого конца города. — Как хорошо, что ты заглянул ко мне. — Я поцеловал ее в широкий лоб, похожий на побеленную стену, и немножко от этой побелки осталось у меня на губах. Я чувствовал, что Марсель наблюдает за нами. — Ну, как там Англия? — спросила она, точно справляясь о невестке, не пользующейся ее симпатией.
— Я уезжал под дождем.
— Твой отец не переносил климата своей родины, — последовало в ответ на мои слова.
Она могла бы где хотите сойти за женщину лет около пятидесяти и не показалась бы мне тяжелобольной, если б не натянутость кожи около губ, — то, что несколько лет спустя я заметил у коммивояжера фармацевтической фирмы.
— Марсель, подай на что сесть моему сыну. — Он нехотя поставил мне стул, но, сев, я не приблизился к матери — ширина кровати по-прежнему разделяла нас. Это была бесстыдная кровать, сооруженная только для одной надобности, с порожком в золотых завитках, приличествующая больше куртизанке из исторического романа, чем умирающей старой женщине.
Я спросил ее:
— Мама, а граф действительно существует?
Она лукаво улыбнулась мне:
— Его место в далеком прошлом. — И я не совсем понял, счесть ли это эпитафией или чем другим. — Марсель, — сказала она, — дурачок, можешь спокойно оставить нас наедине. Я же тебе говорила. Это мой сын. — И, когда дверь за ним затворилась, добавила самодовольным тоном: — Он ревнив до нелепости.
— Кто он такой?
— Мой помощник по отелю.
— А случайно, не тот самый граф?
— Méchant [20], — последовала машинальная реплика. Этот легкий тон просвещенного восемнадцатого века следовало приписать безусловно влиянию кровати — а может, графа?
— Тогда с чего бы ему ревновать?
— Он, должно быть, не верит, что ты мой сын.
— Другими словами, это ваш любовник? — Интересно, подумал я, что бы сказал мой отец, мне неизвестный, фамилия которого была якобы Браун, о своем преемнике — негре?
— Почему ты улыбаешься, дорогой?
— Вы замечательная женщина, мама.
— Мне чуть-чуть повезло на старости лет.
— Это вы о Марселе?
— О нет! Он славный мальчик, только и всего. Речь идет о «Трианоне». Я впервые в жизни обзавелась недвижимостью. Отель целиком принадлежит мне. Не заложен. Обстановка и та вся оплачена.
— А картины?
— Картины, конечно, выставлены для продажи. Я беру их на комиссию.
— Это вспомоществование графа дало вам возможность…
— Нет, нет! Что ты! Графу я ничем не обязана, кроме титула, и никогда не проверяла по Готскому альманаху, существует ли такой на самом деле. Нет, это было чистое везение. В Порт-о-Пренсе жил некий мосье Дешо. Он очень беспокоился из-за налогов, а я тогда работала у него секретаршей и разрешила ему перевести отель на мое имя. В завещании у меня мосье Дешо, конечно, упоминался в качестве наследника, и, поскольку мне тогда было за шестьдесят, а ему тридцать пять, наше соглашение вполне его устраивало.
— Он доверял вам?
— И правильно делал, дорогой мой. Но его просчет заключался в том, что он гонял спортивный «мерседес» по здешним дорогам. Счастье, что других жертв не было.
— И отель перешел в вашу собственность?
— Мосье Дешо был бы очень доволен, если б мог знать это. Дорогой мой, ты не представляешь себе, как ему была ненавистна его жена. Толстенная негритянка огромного роста, и совершенно необразованная. У нее бы тут все развалилось. После его смерти завещание, конечно, пришлось переделать — твой родитель, если он еще жив, считался бы ближайшим родственником. Да, кстати, отцам из Явления Приснодевы я завещала свои четки и молитвенник. Мне до сих пор неприятно, что я так с ними обошлась, но у меня тогда было туго с деньгами. Твой родитель оказался порядочной свиньей, да покоится душа его с миром.
— Значит, он умер?
— Есть все основания так полагать, доказательств, правда, нет. Теперь люди живут ужасно подолгу. Бедняжка.
— Я говорил с вашим врачом.
— С доктором Мажио? Я очень жалею, что мы с ним не встретились, когда он был моложе. Каков мужчина! Правда?
— Он сказал, что если вы будете соблюдать покой…
— Да я и так лежу пластом! — воскликнула она с хитрой и вместе с тем умоляющей улыбкой. — Что еще ему надо? Можешь себе представить, он, добрая душа, спросил меня, не хочу ли я позвать священника. А я ему ответила: «Как же так, доктор! Ведь исповедь будет длинная, не утомит ли это меня — придется ворошить такие воспоминания!» Будь добр, милый, подойди к двери и приотвори ее.