Я сказал:
— Вы говорили о своей миссии.
— Разве? Вы меня извините, что я так о себе распространяюсь. Миссия — это, пожалуй, слишком громко сказано.
— Мне интересно послушать.
— Если хотите, это моя мечта. Но вряд ли вы по роду своих занятий проникнетесь к ней сочувствием.
— Другими словами, она имеет какое-то отношение к вегетарианству?
— Да.
— Антипатии оно у меня не вызывает. Мое дело угождать гостям. Если мои гости вегетарианцы…
— Вегетарианство — это не только вопрос питания, мистер Браун. Оно затрагивает многие стороны жизни. Если бы нам удалось полностью устранить кислоты из человеческого организма, мы устранили бы и взрывы страстей.
— Тогда мир прекратил бы существование.
Он сказал с мягкой укоризной:
— Я говорю о страстях, а не о любви.
И мне, как это ни удивительно, сделалось стыдно. Цинизм — вещь дешевая, его можно купить в любом магазине стандартных цен, он входит во все виды низкосортной продукции.
— Ну что ж, вы на пути в вегетарианскую страну, — сказал я.
— Не понимаю, мистер Браун.
— Девяносто пять процентов населения Гаити не могут себе позволить ни мяса, ни рыбы, ни яиц.
— Но, мистер Браун, неужели вы не задумывались над тем, от кого происходят все несчастья в мире? Не от бедняков же. Войны затевают политические деятели, капиталисты, интеллектуалы, бюрократы, боссы Уолл-стрита. Бедняки не начинали ни одной войны.
— А среди богачей и сильных мира сего, надо полагать, вегетарианцев не бывает?
— Нет, сэр. Как правило, не бывает.
И я опять устыдился своего цинизма. Глядя в эти бледно-голубые глаза, не ведающие ни сомнений, ни колебаний, можно было поверить на минуту, что человек этот не так уж наивен. Ко мне подошел стюард. Я сказал:
— Я супа не буду.
— Для супа еще рано, сэр. Капитан спрашивает, сэр, не будете ли вы добры зайти к нему.
Капитан сидел у себя в каюте — суровой и надраенной, как он сам, и лишенной личных примет ее обитателя, если не считать кабинетной фотографии пожилой женщины, у которой был такой вид, будто она сию минуту вышла из парикмахерской, где ей высушили феном не только волосы, но и все нутро.
— Пожалуйста, садитесь, мистер Браун. Не угодно ли сигару?
— Нет, благодарю вас.
Капитан сказал:
— Давайте сразу перейдем к делу. Я вынужден просить вас о содействии. Все это очень неприятно.
— Да?
Он проговорил мрачнейшим голосом:
— Хуже нет, когда в пути случаются неожиданности.
— Да, море… штормы…
— Не о море же пойдет речь. С морем дело простое. — Он переставил на столе пепельницу, ящичек с сигарами, а потом придвинул к себе на сантиметр фотографию женщины с бесстрастным лицом и завивкой, словно смазанной для крепости цементным раствором. Может быть, рядом с ней он чувствовал себя увереннее. У меня же такая совершенно парализовала бы волю. Он сказал: — Вы знакомы с этим пассажиром, с майором Джонсом? Он сам себя так аттестует.
— Да, мы с ним разговаривали.
— Какое он на вас произвел впечатление?
— Да не знаю… как-то не задумывался над этим.
— Только что получена каблограмма из нашего управления в Филадельфии. Оттуда требуют, чтобы я сообщил, когда и где он сойдет на берег.
— Но по его билету можно…
— Там хотят знать наверняка, не изменит ли он своих планов. Мы идем в Санто-Доминго… Вы сами мне говорили, что билет у вас взят до Санто-Доминго, на тот случай, если в Порт-о-Пренсе… Может, он тоже так сделает.
— Запрос исходит от полиции?
— Да, возможно — это только мое предположение, — возможно, что полиция им интересуется. Поймите меня правильно: я ничего не имею против майора Джонса. Всего вернее, потребовалась обычная справка, только потому, что какой-нибудь там канцелярист… Но я решил… вы тоже англичанин, живете в Порт-о-Пренсе… Предупрежу вас, а вы, в свою очередь…
Меня бесила его предельная осторожность, предельная корректность, предельная порядочность. Неужели наш капитан ни разу в жизни не оступился — в молодости или в подпитии, когда рядом не было его хорошо причесанной жены? Я сказал: