Считаю нужным сделать несколько замечаний по поводу выслушанной нами защиты законопроекта со стороны Н. С. Таганцева. Наша культура во многом, действительно, отличается от западной. Поэтому наш порядок предания суду, как думается оратору, должен быть не тем, каким он является на Западе. Климатические, географические, исторические и политические условия наши и Западной Европы весьма различны. Да! Я с этим совершенно согласен, но не надо забывать, что географические различия с каждым днем движения человечества вперед в культурном смысле уменьшаются; железные дороги распространяют свою сеть, и средства сообщения и сношений становятся более удобными. Что касается до условий бытовых и исторических, то на Западе личность отдельного человека давно привыкла бороться за свои права, и ни один англичанин, француз и даже немец не остановится в немом бессилии перед своим преданием суду, если он имеет возможность обжаловать предположения обвинения и защищать свои права. Совсем не то у нас. В нашей исторической жизни сложились известного рода бесправие и юридическая беспомощность русского человека, и поэтому уже само государство должно заботиться о том, чтобы приходить к нему своевременно на помощь, обставляя его такими гарантиями, чтобы и помимо его собственного желания можно было ограждать его права и указывать способы для их защиты. История основных положений Судебных уставов по вопросу о предании суду действительно представляет большинство всего 15 голосов против 14. Но дело не в количестве, а в том, что именно говорили те 15, которые одним голосом составили большинство. Они говорили, что в случаях, не подлежащих сомнению, дело не должно итти в обвинительную камеру. Но кто же решает, возбуждает ли известный случай сомнения или нет? Очевидно, это прокурорский надзор, т. е., следовательно, то лицо, которое начинает преследование и ведет его под своим надзором; оно же должно решать и вопрос — возбуждает ли в нем то, в чем оно само участвовало, что оно создавало и разрабатывало, серьезные сомнения. Уже с этой точки зрения— установлять такой порядок было бы непрактично… Затем, в палату, согласно тому же мнению, не должны были итти дела, по которым существуют доказательства, документы и собственное сознание. Я уже говорил о значении собственного сознания. Что значат документы и доказательства? Ведь это, так сказать, отзвук старого судопроизводства, которое делило доказательства на совершенные и несовершенные, требовало формальных доказательств и устраняло безусловно свидетельство явных прелюбодеев, людей, портивших тайно межевые знаки, и иностранцев, поведение которых неизвестно. Вот с какими доказательствами приходилось иметь дело суду. Во всяком случае существование объективных оснований для предания суду должно быть признаваемо не одним человеком, а целой коллегией. Пятнадцать человек находили, что предание суду через обвинительную камеру повлекло бы за собой отягощение земств, обязанных содержать тюрьмы. Но в настоящее время это уже отягощение казны, а не земств. Мне кажется, что это отягощение, в сущности, совершенно фиктивное, ибо, если бы нам говорили, что уничтожение обвинительной камеры уменьшит число обвиняемых, которые содержатся под стражей, тогда можно было бы говорить, что действительно отягощение казны уменьшается, но так как число возбуждаемых дел останется то же самое, независимо от упразднения обвинительных камер, то и небольшое количество освободившихся в довольно отдаленном будущем камер для арестантов будет столь незначительно, что о нем не стоит и говорить. Были названы, затем, имена тех, кто стоял за предлагаемый нам порядок. Я чту глубоко некоторые из этих имен, но должен сказать, что Буцковский в своей практической кассационной деятельности строго соблюдал начало коллегиального предания суду и посвятил этому вопросу даже одно из своих печатных исследований; Книрим же был выдающимся цивилистом, но вопрос о предании суду был для него вопросом весьма чуждым и отдаленным; наконец, указания на Спасовича тоже, по моему мнению, не имеют в данном случае надлежащей силы. Я не менее моего уважаемого предшественника на этой трибуне, Н. С. Таганцева, преклоняюсь перед талантом, необыкновенным образованием и своеобразною силою слова Спасовича и отношусь к нему, как к своему профессору и неоднократному противнику в судебных битвах с благодарным воспоминанием, но в вопросах судоустройства он не был для меня авторитетом, ибо мнения его отличались значительным оппортунизмом. Достаточно припомнить, что он возражал в свое время в публичных лекциях против введения суда присяжных в России, признавая наш народ недостаточно для этого зрелым в своем гражданском развитии, а в комиссии статс-секретаря Муравьева, — когда последним был возбужден в высшей степени опасный вопрос (надеюсь, что он никогда не получит осуществления) о передаче производства следствия в руки полиции, почти без всякого участия судебного ведомства, он не возражал против такого замысла, увлекаемый соблазнительною перспективою скорости. Наконец, в речах защитников проекта есть еще указания на переполнение тюремных замков… Итак, задняя мысль этого проекта состоит в установлении гораздо большей, чем в других подобных же проектах, возможности освободить тюрьмы от сидельцев. Но такая мера, как разрежение тюремного населения, есть мера, вызываемая временными условиями, и она не может и не должна осуществляться посредством коренных изменений судебного строя. А нам предлагается коренное изменение этого строя» По-вторю то же, что уже говорил по этому поводу, необходимо настойчиво, так сказать, громогласно, энергически, неустанно, неотступно вопиять о том, чтобы тюремному ведомству были даны средства для того, чтобы расширить тюрьмы, привести их в хорошее состояние и содержать их в настоящем порядке. Это так же необходимо, как необходимо радикальными мерами вывести судебных чинов из их печального материального положения и увеличить их состав сообразно действительной потребности в рабочих силах. Вот как надо исправлять изъяны и печальное настоящее, а не путем изменения порядка предания суду. Говорят, что палата только 4 % отменяет из обвинительных актов, и в этом вся ее деятельность. Да, 4 % действительно она отменяет, т. е. заменяет своими определениями, но значит ли это, что во всех остальных случаях она не рассматривает обвинительных актов. Позвольте по этому случаю, привести довод, относящийся к нашей деятельности: мы не соглашаемся иногда, не без сожаления, с законопроектами Государственной думы, но неужели кто-нибудь может сказать, что Государственный совет в течение своей сессии рассмотрел, как следует, только тот процент дел, по которому он не согласился с проектами Государственной думы, а по всем остальным он никакой работы не делал, а прямо их принял, так сказать, в кредит? Конечно, нет! Целую массу дел, по которым мы согласны с Государственною думою, мы рассматриваем и разрабатываем серьезно и самостоятельно. Я напомню хотя бы только вопрос об Амурской дороге. Сколько труда, нравственного и физического напряжения положено было, чтобы, к великому моему сожалению, притти к согласию с решением Государственной думы, чреватом, по моему мнению, самыми печальными последствиями! И к судебным палатам применимо то же соображение. Ведь не в лотерею же идут обвинительные акты, не вынимаются же по жребию? Очевидно, они идут в общем порядке и, следовательно, рассматривается гораздо большее число дел, чем то, на которое указывается. Мне остается сделать последнее замечание по поводу упрека в том, что я ссылался не на опыт, а на психологию. Да, я ссылался на психологию русского человека, русского арестанта и русского обвиняемого, в особенности в глухих углах России, где сознание своих прав далеко не ясно, а подчас и не признано. Я не могу сослаться на опыт: ведь этот новый порядок еще не введен, следовательно, на какой же опыт можно ссылаться? Я думаю, однако, что на психологию следует ссылаться потому, что там, где мы рассуждаем о каких-нибудь вопросах финансовых, о вопросах таможенных и, вообще, о вопросах, касающихся материальной стороны жизни, мы можем рассуждать на основании логики и опыта, но там, где мы рассуждаем о предоставлении человеку сказать «хочу» или «не хочу», там мы входим в область психологии и должны основываться на психологических соображениях, насколько они нам доступны из знакомства с народом и нашего личного или коллективного житейского опыта. Чтобы закончить, я скажу еще следующее: в Уставе уголовного судопроизводства предусмотрен ряд случаев, где подсудимому или обвиняемому следует объяснить его права, — например, когда подсудимого удаляют из зала заседания, вследствие его буйства или болезни, председатель обязан ему по возвращении объяснить все, что происходило в его отсутствие. Как же это делается? В большинстве случаев ему говорят: без вас были допрошены свидетели такой-то, такой-то и такой-то, прочтены такие-то протоколы, затем произведена экспертиза; садитесь! А следует это делать не так; надо рассказать ему существо всего, что было без него; — иначе это напрасная трата времени, совершенно бесполезная для подсудимого, которому важно знать не то,
кто говорил в его отсутствие, а что он говорил. Теперь, если вы разъяснения относительно обжалования обвинительного акта передадите представителям местного суда, а гораздо чаще полиции, то где у вас ручательство, что темному обвиняемому в глухой местности подробно все объяснят? В практике и условиях русской действительности я такого ручательства не вижу и остаюсь при предложении законопроект отклонить в целом.