А потом думалось: неужели вот этот старый человек и был столь великим, что все, буквально все тогда двигалось его мыслью и его словом?
Кстати уж, на маленьком мавзолее Сталин не показался низеньким — человек обычного роста. Или все там были такие?
В сорок девятом году, окончив первый курс литературного факультета пединститута (что за мужчина я был, коли поступил в педагогический), я вдруг с горечью понял, что зря трачу время на ненужную мне учебу и все, что там преподают, так или иначе, знаю или могу быстро усвоить и «сдать»! И я подумал: а что, если попросить разрешения учиться сразу на двух курсах — втором и третьем? Закончив их в один год, можно оказаться на выпускном, четвертом! Немалую роль в стремлении скорее-скорее отучиться сыграла еще и моя любовь: меня, первокурсника, угораздило влюбиться в девушку-выпускницу.
И, не думая долго, я пошел к декану факультета. Им тогда был кудрявый красивый еврей Иосиф Беньяминович Канторович, вроде бы явно симпатизировавший мне. Но на мое заявление был дан решительный отказ: «Что вы? Разрешить на двух курсах? Сдавать по две сессии? Нет! Нет! Такого никогда не было… Идите к директору… Если он… А я не могу..»
И я пошел к директору. Директор, Яков Денисович Петров, человек с абсолютно голой бильярдной головой и каменным лицом идола, посмотрев на меня маленькими, вдавленными глазами, изрек одно только слово: «Нет». Ходил слух, что Яков Денисович служил некогда секретарем у самой Крупской в Главполитпросвете.
И тогда я решился на отчаянный и вроде бы глупый поступок.
Я написал письмо товарищу Сталину. А в письме указал, что хочу сократить время обучения, сберечь деньги
государству, что тратятся на меня, и прошу лишь об одном, чтоб разрешили учиться на двух курсах сразу. «Экзамены (выпускные) обязуюсь сдать только на пятерки».
Я и сейчас помню то окошко почтамта, где приняли у меня заказное письмо и выдали квитанцию: «Москва. Кремль. Сталину». Наверное, меня приняли за очередного сумасшедшего.
А через месяц или больше меня вдруг вызвали к тому же Якову Денисовичу, и секретарь его (не он) сообщила, что мне «разрешается учиться на двух курсах».
«Неужели мое письмо дошло до Сталина?!» — думалось мне. Но так как никто ничего не объяснял, я просто принялся за учебу и, помнится, сдавал, сдавал, сдавал. Только в одну летнюю сессию сдал тринадцать экзаменов, не считая зачетов.
И тут обнаружилась еще одна очень приятная неожиданность: придя за стипендией к зарешеченному окошечку бухгалтерии, я получил не обычную, а повышенную стипендию, хотя отличником полным я не был.
Скажу лишь, что я благополучно закончил оба курса. Перешел на четвертый. Женился на той самой выпускнице… И, как обещал Сталину, сдал все четыре «госа» на пятерки.
А еще я хорошо помню полдень 9 марта 1953 года, когда в Москве хоронили Сталина. Я стоял в черной толпе на центральной площади Свердловска — Площади 1905 года — и слушал речи по радио из Москвы. Шел мокрый снег, и мутное небо едва просвечивало прячущимся где-то солнцем. Кажется, вторым говорил Берия. Говорил он густым неприятным и хриплым басом с гораздо более сильным акцентом. Это был не акцент Сталина, который я почему-то очень хорошо помнил и даже словно ценил, как некую особую принадлежность личности вождя.
А Берия, явно пытаясь повторить сталинскую клятву, басил:
— Кляномся… тэбэ… товарыщ Стелын… что ми свато виполным..
Дальше я просто не помню. Дальше завыли все заводские и паровозные гудки. И этот вой, не стихающий, долгий, перекатный и жуткий, как при затмении солнца, был страшнее и памятнее всего.
Люди плакали. Женщины рядом рыдали. Я тоже утирал слезы. И я не знаю исхода ни одного человека, о ком бы так скорбел народ.
Помню, как я пришел на работу в школу, и там тоже был плач. Особенно рыдала завуч, женщина с необъятным бюстом, и помню ее слова: «Как же., мы., все., тепе-ерь?»
Три года тому назад, уже вплотную работая над романом, я решил уточнить те отрывочные и разные сведения о Валечке, последней любви и служанке великого вождя (именую так, как его именовали прежде). Надо было поточнее знать, где родилась, крестилась, какую школу закончила, где живет. А вдруг да еще жива?
Понимая, что люди из обслуги Сталина все были зарегистрированы в НКВД или КГБ — теперь МВД и ФСБ, я обратился в отдел кадров этого почтенного учреждения, кстати, едва добившись адреса, — на Руси и по сей день все секрет. Но из МВД (спасибо!) мне ответили, что письмо мое передано в отдел кадров ФСБ. Время шло, и я уже не надеялся на ответ. Но все-таки письмо пришло. Вот оно дословно: