И обещанная СВОБОД А была дана им, чтобы обрести еще худшее рабство, — такова лукавая суть деяния Антихриста.
И теперь коснеющим языком диктовал он самой Крупской свое письмо к съезду. Знал: уже ждут его исхода, и радуются загодя, и прикидывают, кому достанется власть, ЕГО ВЛАСТЬ, ради которой он только жил и душил всех своих врагов. Благо НАРОД А? Счастье ВСЕМ? Еще что-то такое? Ах, это благо, укладывающееся целиком в свой бездонный карман. «Мне на Россию наплевать! — изрек он как-то в порыве дьявольского откровения. — Пусть погибнут хоть девяносто (!) процентов ее населения, с оставшимися десятью мы построим КОММУНИЗМ!» Кого имел он в виду под этими десятью процентами? И вот теперь эти сволочи соратники уже прикидывают, кто возьмет его ВЛАСТЬ. Он стер бы их в порошок… Если б мог..
И он диктует… Кто опаснее всех из его антиапостолов? Да, конечно же, Троцкий… Иуда… Иудушка… Нет! Не дождется, фанфарон и позер, с комплексом гения. Гениальное ничтожество! Ездит по Москве в конфискованном у митрополита автомобиле. Мнит себя безусловным его преемником. Да… Он первый и самый кровавый. Благодаря его жуткой жестокости удержались… Да еще продали треть России за брестский мир. Нет!! Иудушку он не допустит! Развенчает. Но есть и второй, не менее беспощадный и кровавый… Набил руку на казнях… Железный… Чахоточный… А там еще перевертыши — Зиновьев… Каменев… И эта ласковая тварь… Бухарин… И — Сталин… Исполнитель… Кавказец… Безжалостный… Нужный… Но хам! Хам! Опасен! И ему надо перекрыть дорогу..
Снова бросило в пот от этих мыслей… Тер виски вялой рукой. Неужели не поправиться? Неужели не в силах помочь эти сволочи доктора? Уже просил у них яду… Чтобы самому… Когда станет невыносимо… Отмахиваются., будто бы в ужасе… И одна только радость осталась — выполнил волю истинного отца своего: разорил, разграбил эту землю. И по сей день орудуют на ней его приспешники, гонят непокорных в лагеря, стреляют ограбленных по подвалам, выгребают-вытрясают золото, рвут памятники и купола, стаскивают кресты… Почему же отец его не придет на помощь? Не даст бессмертия?
И не знал, что оно уже готовилось: бессмертие без погребения. Ибо не мог быть предан земле России тот, кто осквернил ее..
По совету бурятских, тибетских лам ему было приказано сидеть на шкуре леопарда. И леопарда (шкуру) срочно доставили. Забили зверя в зоопарке. Но вчера смотревший его тибетец вдруг заявил, что шкуру на кресле надо не леопарда, а какого-то «горного барса». И он, «вождь мирового пролетариата», было согласился: «Достать!» А потом махнул: «Багс!? Леопард? Плевать… Один чегт! Чегт!» Рука почти не двигалась. Язык коснеет… Голова мутная… Тело не слушается… И никакую Шамбалу не нашли… Плуты… Подлецы… Сволочи! Кто там? Эрик? Рерик? Шамбала… Чегт! У-у… Да помог… Те… Чегт… Чегт… У-у-у..
Это были его последние разумные слова. 9 марта Антихриста постиг третий (по официальному счету), а фактически, возможно, уже четвертый или пятый удар — предпоследний. Или — последний? Потому что Антихрист не только лишился речи, но сделался неуправляем и безумен. И только вой и стон, страшный, нечеловеческий, вырывались из черного разинутого рта. Безумные глаза расширились. Жизнь дотлевала в бессильном, разрушенном теле. В выпученных глазах стыло мертвое удивление. Иногда, точно в детстве, начинал он щуриться и картавить, улыбаться, как маленький мальчик, которому показывают яркую игрушку и не дают потрогать. И даже хныкал..
Крупская с чугунным лицом входила и выходила, врачи солидно хмурились, сиделки и сестры хлопотали. Звучала немецкая речь. Шаманов и лам вскоре спровадили прочь, и ладно, что еще не расстреляли (у автора нет об этом сведений). Дюжие охранники, латыши и китайцы, иных в обслуге Ильича не было, выкатывали кресло на веранду, укутывали заботливо больного клетчатым теплым пледом, и Старик — так звали его за глаза (и он знал об этом) — сидел там часами, то молча, то лопоча неведомое, то подвывая и таращась, пытаясь встать (привязывали от греха). Иногда он затихал и словно галлюцинировал. Словно видел уведенными как бы в себя и одновременно вдаль стекленеющими глазами эти жуткие картины революции и войны, простенько названной гражданской, раздутой им и все еще полыхающей по окраинам несчастной, свихнувшейся на посулах, обездоленной им страны. Может быть, виделись ему горящие поместья, связанные бредущие «буржуи», кого, тьгча штыками в спину, вели на расстрел обалдуи в буденовках… Или видел он офицеров в белых рубахах, залитых кровью, рубленных шашками (нет страшнее, кто видел, этих ран), сваленных в ямы. Или сдавшихся под его слово и полегших под «проливным пулеметным», или мнились застенки, подвалы, где глумились его опричники над безоружными, несчастными, вымогая это проклятое ЗОЛОТО, которое они готовы были жрать, чтобы насытиться. Он не спускался в те подвалы, не видел, как достреливали, кололи штыками несчастных девушек в Ипатьевском подвале… Он только одобрял все те расправы, которые чинили по его приказам изверги и садисты… Изверги и садисты… Ямы… Ямы… Ямы… Лица палачей… Самодовольные хари… Все это были ЕГО, ЕГО, ЕГО, Антихриста, дела.